Через два года после государственного переворота в Гриалии
Шепотки за её спиной шуршали, как промозглый дождь по опавшим листьям, стекали за шиворот холодными струйками по смоляной косе, небрежно свёрнутой в пучок, и неприятно липли к коже. Поздним вечером в захолустной харчевне Тшера́ ждала свой ужин и чувствовала, как позади неё назревает недоброе.
«Стоило раз в жизни сесть спиной к чужакам…»
Она неслышно вздохнула. Следовало уйти сразу, как увидела, что незанятый стол остался только один, в углу у самой кухни, и сидеть придётся спиной к трапезной, да ещё далеко от выхода. А лучше бы и вовсе сюда не соваться – послушать чутьё, проехав мимо этой дыры, заночевать в лесу, под октябрьским небом. Но лихорадка пробирала до костей, усталость валила с ног, а желудок пустовал вторые сутки, и Тшера пренебрегла смутной тревогой, зародившейся глубоко под солнечным сплетением, развернула кавья́ла[1] на манящий медовый свет, лившийся из окон харчевни.
«Зря. Кончится дурным…»
Она до самых пальцев натянула узкие рукава чёрной плащ-мантии, спрятала подбородок в шарф, чтобы никто ненароком не заметил ритуальных татуировок, серой вязью сбегающих по смуглой шее к запястьям. Может, обойдётся без крови и ей просто дадут уйти? Она бросила через плечо осторожный взгляд. Позади ничего не изменилось: три длинных стола, за первым – семеро крепких, уже поддатых ребят, за вторым – ещё четверо, за третьим – двое бородачей постарше.
«Вот эти явно что-то замышляют».
У дверей притулился вышибала: даже сидя детина почти доставал бритой макушкой до потолка, а шириной плеч занимал едва ли не весь проход.
«А этот силой троих сто́ит».
Детина, словно почувствовав её взгляд, посмотрел в ответ круглыми, будто стеклянными глазами – не поймёшь, что на уме.
«Добра не жди», – подумала Тшера, отворачиваясь. Голова всё сильнее наливалась чугунной тяжестью, отдававшейся тупой болью в глазах, озноб пересчитывал позвонки и косточки.
На стол перед ней с грохотом опустилась глиняная миска с дымящимся варевом, ноздри защекотал аромат мяса, зелени и топлёного масла.
– Хороший у тебя кавьял, ки́риа[2], – скрипуче протянула хозяйка, – зубастый!
«И пальцы чужакам хорошо откусывает».
– И намордник у него что надо, – продолжила хозяйка. Она точно знала, о чём говорит: сама свела Ржавь в стойло. – Дорогой, поди? Впрочем, и у тебя одежонка не обсевок в поле. А за ужин ты всего полмонеты дала…
