Дом в Париже – это целый мир. И сколько таких домов, напоминающих собой ульи трудолюбивых пчел: в подвальном этаже пекут хлеб, в ре-де-шосе[1] куют железо, на первом этаже обрабатывают мрамор, на втором шьют платья, на третьем рисуют вывески, а в мансарде, подражая природе, делают цветы. Но и не считая домов, заселенных рабочим классом, кто только не живет и что не делается в больших домах по окраинам города, примыкающим к богатым кварталам! Дома эти молоды, у них нет еще своей истории, своих преданий, они не занимают никакого места в столбцах газетной хроники, не дают пищи любопытству проходящих зевак, но и в них, несомненно, происходят свои интимные драмы, не всегда оканчивающиеся, как на театральных подмостках, наградой добродетели и наказанием порока.
Приблизительно так рассуждали между собой в один из ноябрьских вечеров два красивых юноши, проходя по бульвару Гаусмана.
Было за полночь, погода великолепная. Проведя вечер в опере, они возвращались пешком, с сигарами во рту, философствуя и разговаривая о военных действиях и любовных приключениях, как это делали романической памяти господа де Коконнас и де Ла Моль в «Королеве Марго». К тому же они и походили на героев этого романа Дюма-отца. Один из них был большого роста и крепкого сложения, высоко держал голову и беспрестанно крутил свои длинные усы – Коконнас с черными густыми волосами. Другой, среднего роста, худой, гибкий, элегантный блондин, несомненно, мог бы понравиться Маргарите Наваррской.
– Вот мы и у тебя, – сказал высокий блондин, показывая тросточкой на монументальные ворота одного из домов. – Я проводил тебя до дому, и ты бы должен был теперь довести меня до моего клуба.
– Ну уж нет, – воскликнул другой, – мы достаточно поболтали и пофилософствовали на сегодняшний вечер, ты рассказал мне все твои африканские кампании и все парижские приключения. Мне хочется спать, и я желаю поскорее лечь в постель.
– А я нет. Возвращаться домой в такой час, когда люди, умеющие жить, только выходят из дома, может разве влюбленный, вот как ты!
– Откуда ты взял, что я влюблен?
– Будто это не видно! В последние три месяца тебя узнать нельзя. Кто-то подменил моего Альбера Дутрлеза. Ты все сидишь дома, а если случайно и вылезешь на свет Божий, то показываешься только в самых нравственных местах.
