Я размяк. Я чувствовал, как ослабело моё тело. Мой взгляд размяк, затуманился. Я плохо соображал о том, где я и что вообще происходит. Голова болела и кружилась, а вместе с ней заболело и закружилось окружающее меня пространство, которое помнилось мне с трудом.
Картинка, которую видели мои глаза, перевернулась, и я перевернулся вместе с ней. Сквозь прорез моего тихого сознания прорывалась людская суматоха, и через секунду меня одолел беспощадный гул, от которого сразу же заломило в ушах.
Я поднялся с холодного пола. Вокруг меня столпилась людская плоть. Я не взглянул ни в одно лицо, не откликнулся ни на одно слово, что одно за другим кашицей размякало в моей голове и прилипало к мозгу. Я не был уверен, что слышал людей наяву, что они очередные бредни моего воспаленного сознания.
Понимая всю шаткость и хрупкость своего самочувствия, я сделался ещё больше недоверчив, чем обычно, а потому – просто пошел вперед не глядя. И пока я шел, меня атаковал мой разум, мой же собственный мозг, который в последнее время сделался для меня чужим.
Я знаю, знаю, что он хочет раздавить меня как жалкое ничего не стоящее насекомое, но я противлюсь, изо всех сил держась на плаву. Он хочет убить меня и покушается на мое здравомыслие. Как ещё можно объяснить эти дурные и всплывающие против меня мысли?
Что-то есть во мне невольное, не принадлежащее мне, что заставляет напрячься, сжаться и раздирать стенки плоти внутри себя безмолвным криком.
День ото дня меня сокрушает одна единственная мысль, ужасная, скверная мысль, отделяющая меня от этого мира: если я в конце концов умру и мое страдание не приведет меня ни к чему иному, кроме как к смерти, то зачем мне это все нужно?
Я понимал, что размышлял подобным образом из-за того, что в жизни моей не было никакого замечательного смысла, который смог бы меня спокойно приковать к одному месту и заставить забыть о смерти. Я не видел смысла в том, чтобы жить и боялся жить, но при этом нестерпимо сильно боялся умереть; настолько сильно, что эта боязнь перетекала в некую форму помешательства и озабоченности.
Неужели человек и вправду не способен существовать без иллюзий, преграждающих ему несправедливость и абсурдность бытия? Неужели обязательно нужно привязаться к другому человеку, чтобы он сделал жизнь более привлекательной и осмысленной, так сказать, осветил наружный мир, вытолкнув из внутреннего, который временами становился невыносимым в своей постоянности?
