И снова тот же сон. Седая старуха качает пустую колыбель.
– Для кого я нянчу дитятю? – то ли поет, то ли плачет она. – Ни себе, ни мужу не оставлю, а чуди белоглазой отдам.
Волосы у нее цвета снега, лицо изрезано морщинами и темно, будто кора ясеня. Руки ослабели. Люлька выскальзывает из немощных пальцев.
– Кто в моем доме будет жить? Доброго гостя прогоню, соседа не пущу, а чуди белоглазой на печке постелю.
Спина старухи давно согнулась, босые ноги перепачканы сырой землей. Взгляд под набрякшими веками колкий и черный.
– За кого единственную доченьку отдам? Ни за купца заморского, ни за кузнеца поволжского не пойдет, а чудь белоглазую мужем назовет.
В пустой колыбели лежит только свитая из тряпиц куколка. Старуха прикладывает ее к морщинистой сухой груди, в которой давно не может быть молока, и воркует, как над младенцем.
– Кому мой единственный сынок служить станет? Ни князю, ни царю не поклонится, а чуди белоглазой верен будет.
Холодом веет от пола. Седой иней нарос на доски, плачет от сквозняка ставня. Старуха зябко переступает босыми ногами и поджимает грязные пальцы. Входная дверь скрипит под чужой рукой, как крышка гроба.
***
Фимка лежал на печи и ел крендельки. У него была особая манера: сначала слизать сахарную глазурь с зернышками мака, а потом доесть белый мякиш. Иногда он отламывал немного булки и бросал Трезору. Щенок подпрыгивал, ловя кусочки в воздухе, поскуливал от счастья и вилял хвостом. Фимка хохотал, глядя, как пес выписывает трюки, льнет брюхом к полу и строит умильные морды.
Наумка смотрел на это голодными глазами. Он сидел на лавке, обняв тощие колени, и облизывался.
– Наумка! – позвал Фимка. – Хочешь кренделек?
Некрасивый, большелобый мальчик поднял голову и растянул в улыбке щербатый рот.
– Можно? – спросил он с надеждой.
– А ты тоже попрыгай, как Трезорка! – Фимка расхохотался, валясь набок от смеха.
Он заметил, что глаза Наумки наполнились слезами, и развеселился еще больше.
– Нет, тебе нельзя наши крендельки есть! Тятька тебя за это выпорет, как пить дать. Он тебя еще не порол за то, что ты его ружжо брал?
– Не брал я ружья!
– А я скажу, что брал.
Наумка уже всхлипывал, жалко сморившись и вытирая нос кулаком. Фимкиного отца он боялся, и правильно! Тятька – человек крутой, всю деревню в кулаке держит. У него и земли много, и дом большой, и по десятку голов овец, лошадей и коров. А что Наумка? Сирота, безотцовщина, из жалости в чужом доме живет.
