Золотые колосья тяжело шумели на ветру. Васюк с трудом протискивался между ними, раздвигая толстые, непослушные стебли руками. Наплечная сумка то и дело цеплялась за узкие плотные листья и приходилось останавливаться, чтобы её освободить.
Но вот колосья стали тёмно-жёлтыми. Эти уже зрелые.
А вот и проплешина с голой землёй – тут зерно уже собрали.
– Васюк! Долго же ты!
Юрче стоял с другой стороны проплешины. Его наплечная сумка, которая лежала на земле, была уже наполовину полна зерном.
– Привет, Юрче.
– Ты один?
– Да.
– Хорошо.
Юрче усмехнулся и посмотрел Васюку за спину долгим взглядом. Крутые кудри его, такие же яркие, как колосья, волновались на ветру. Рубаха была расстегнута на груди, а концы витого пояса болтались чуть ли не у колен.
– У меня к тебе есть дело. – Сказал Юрче.
Васюк, который разложил свою сумку на земле и уже было схватился за первый колос, замер. Этот вот голосок, с вкрадчивой нотой, дрожащей как оса, говорил о многом.
– Ну? – Угрюмо спросил Васюк.
– Ночью я иду к Заслонке.
Васюк сам не понял, как выпустил колос из рук и тот, шурша, упал на землю
– Что ты сказал?
– Иду к Заслонке. И хочу, чтобы ты пошёл со мной.
– Зачем?
– Затем, что не хочу идти один.
Юрче улыбался, больше походя этой улыбкой на драчуна, чем на просителя. Но Юрче всегда такой. Он – лучший добытчик деревни. Самый молодой и самый сильный. Косая сажень в плечах, руки что лопаты, силы как у десятерых! И главное – нюх. Юрче чуял капли как не чуяли их даже старики.
Васюк другой. Нескладный и тихий, любая одежда на нём болтается, как на пугале. Двигается он будто в теле у него ничего не гнётся. Васюк и слова лишнего боится прилюдно сказать, не то что рассмеяться: громко, во всю мощь лёгких, как это делает Юрче. А капли находит разве что случайно.
Но они выросли вместе. С детства бок о бок, где один, там и второй.
– Зачем тебе идти к Заслонке? – Спросил Васюк.
– Я хочу пробраться за неё.
Юрче обернулся и, прикрыв глаза ладонью, взглянул на гору.
Массивную серую массу горы венчала высокая башня, чья тупая макушка пряталась в облаках. Старая, белесая, чудом ещё стоявшая на всех семи ветрах, она служила вечным напоминанием существования чего-то чужого и опасного.
– Ты же знаешь, что туда не пройти. Ходы завалены и закрыты. Киркой будешь каменную породу долбить? Или чего? Снаружи тоже не пробраться, ни одной щели! До тебя сколько народу пробовало.
