Огромен долг наш разным людям,
а близким – более других:
должны мы тем, кого мы любим
– уже за то, что любим их.
Игорь Губерман
Время К.
Открываю тяжелую, массивную дверь, за ней – другую… Роскошное парадное с мраморной лестницей, ведущей к лифтам. Вежливая консьержка за массивным обшарпанным столом спрашивает меня, к кому я направляюсь. Я называю имя: «Кучкина Ольга Андреевна». Консьержка кивает и напоминает мне квартиру и этаж. Её тихий голос улетающим эхом отзывается под готическим храмовым сводом парадного в сталинском небоскребе. Старинный лифт поднимает меня на нужную высоту, и я по еще одному коридору времени подхожу к знакомой двери, нажимаю кнопку звонка. Жду недолго. Дверь открывает Валерий, её муж. Но уже через секунду в прихожей появляется и она сама. Красивая, умная, обаятельная, с мягкой улыбкой и прекрасными ямочками на щеках, с лучистыми темными глазами, в которых мелькают новогодние искорки. Она что-то говорит и даже тихо смеется, а я стою в который уже раз потрясенный этим явлением – Олей Кучкиной.
Когда я пришел в «Комсомолку», она уже была звездой: умна, красива, чудно образована, с репутацией талантливого драматурга, любимая ученица советского классика Алексея Арбузова, поэтесса… За ней, как за кометой, тянулся шлейф явных и тайных поклонников. Она относилась к ним и благосклонно, и равнодушно, поскольку уже сделала свой окончательный выбор. Она выбрала Валерия Николаева – высокого, стройного, сильного, и надежного мужчину, переводчика с итальянского, между прочим. Для абсолютного большинства её поклонников этот выбор в переводе означал: «у вас нет шансов, ребята», поэтому большинство предпочитало с Ольгой Андреевной дружить. Меньшинство было обречено на прозябание в безответной любви. Я, как человек смышленый и догадливый, конечно же, дружил. Но не только с ней, но и с ее мужем. Впрочем, эти дружбы надо было еще заслужить. Но когда я наконец получил по заслугам, мне было позволено подниматься на тот самый этаж сталинской высотки и звонить в ту самую дверь.
Эта сталинская высотка на популярной площади Москвы, эта уютная и обжитая квартира, доставшаяся ей от знаменитого отца, эти стены со стеллажами, полными книг, эта старая прочная мебель с милыми столярными излишествами, эти тяжелые шторы и тихий свет, этот неторопливый и доброжелательный разговор по-чеховски напоминали мне не только об ином времени, но и о происхождении человека, сидящего передо мной и ведущего разговор. О происхождении, содержавшем в себе усвоенное воспитание и унаследованное представление о том, что хорошо и что плохо, что позволено и что непозволительно. Этот интерьер, эта атмосфера были достаточными, чтобы мгновенно изобличить ложь и поддержать путь к истине, чтобы узнать благородство и понять хитрый и циничный расчет.
