Зал буквально взорвался в оглушительной овации. Грохот стоял настолько сильный, что даже величественная кода, ознаменовавшая финал концерта, так громко не звучала, как шквал аплодисментов и одобрительных выкриков. Каждый, кто смотрел выступление, старался хлопать сильнее, чем сосед, чтобы выразить свой искренний восторг от услышанного. Ведь ныне не каждый день услышишь симфонию, достойную произведений Моцарта и Бетховена, при этом написанную нейросетью.
– Браво! Браво! Браво! – публика рукоплескала, ведь исполненная оркестром композиция любой своей нотой заставила чуть ли не биться в экстазе каждую клеточку тела у всякого, кто сидел в зале. Сравнимая с настоящей бурей, музыка вызывала практически всю возможную гамму чувств и эмоций, что есть в человеке – от неописуемого страха до полного восторга, вызывавшего слёзы. Не ощущали слушавшие только гнева – такая прекрасная мелодия с её ритмикой и тональностью просто не могла его вызвать.
Ещё сильнее и оглушительнее раздались овации, когда на сцену вышел один из виновников торжества собственной персоной.
– Это они? Это Алекс Уэст и Роберт Дитрих – создатели «Шарманки»? – спросил своего соседа один из зрителей, старавшийся как можно сильнее вытянуться, чтобы лучше рассмотреть словно солнце засиявших на сцене виновников торжества.
– Собственной персоной!
Первый – Алекс Уэст. Он буквально не мог сдержать эмоций, наблюдая восторженную реакцию публики. Люди ни на секунду не останавливаясь, не затихая, продолжали неистово хлопать в ладоши и кричать слова благодарности тому, кто только что потряс их результатом работы своей нейросети, ибо она, сгенерировав очередную симфонию, буквально потрясла их глубиной и очарованием, чувственностью, пробиравшей до мурашек, а также оригинальностью и новаторством сочинённой мелодии.
Второй же Роберт Дитрих – он хоть махал и улыбался, но делал это через силу. Постольку поскольку надо по контракту или по любым другим обязательствам. Старался выглядеть весёлым и беззаботным, якобытакже обрадовался результатом своей работы. Но только самый внимательный и чуткий мог разглядеть в его глазах страх. Непреодолимый, какой совершенно невозможно было унять. Он до того испуганными глазами смотрел на толпу, что еле мог изображать радость от получившегося у них с Уэстом результата, буквально вопрошая к публике: «Чему вы аплодируете, глупцы?!». Только один раз он дал волю своим чувствам и с непониманием помотал головой. Но к его счастью выглядело это так, будто бы он до сих пор не мог поверить в успех мероприятия. Потому вопросов к нему не возникло.
