Зверя на цепь посадили
Силой в гроб уложили
Гроб закопали в чужбине
И придавили крестом
Рядом алтарь сотворили
Храмом его укрепили
И город построить решили
Над зверем, что выл под крестом
Сердце зверя украли
Силу его отобрали
И думали глупые люди
Быть зверю вечным рабом
Громко те люди кричали
Весело кости трещали
Когда их заживо рвали
Клыки зверя, ставшего злом
(Песня Зверя. Народное творчество Аштарии)
***Клоинфарн
Адель уходит в дамскую комнату, а я остаюсь в сверкающем зале Аштарии. Колонны подпирают золотой свод, свет режет глаза, вокруг мельтешат танцующие пары. От ярких платьев рябит в глазах.
В груди ворочается мой зверь – рычит, раздувая ноздри и скаля острые драконьи зубы. Ни ему, ни мне не нравится здесь находиться.
Этот дворец… эта страна… этот мир! Всё вызывает тошнотворную ненависть.
Горло саднит, будто его снова стягивает цепь заклинания. Мерещится, что этот бал – моя собственная бездарная иллюзия. И если подниму руки, то упрусь ладонями в каменную крышку гроба.
Одна лишь мысль об этом заставляет сжать кулаки.
Я сам виноват в том, что случилось.
Я был молод и глуп.
Попался в ловушку, кинувшись следом за Эйдой.
Сколько мне было? Чуть больше сорока… По меркам Эльвитариона – сопливая молодость.
Меня заковали в цепи и засунули в каменный гроб. Гроб пронзили крестом и закопали глубоко под землёй. Сверху придавили магическим алтарём. Вокруг алтаря построили храм. Вокруг храма – дворец. Вокруг дворца разросся город, а вокруг города – появилась страна под названием Аштария.
Вот она – кругом! Ширастова Аштария! Кролики и волки, хорьки и змеи. А ведь я собирался сжечь их дотла… но всё изменила Адель.
Я не смог отказаться от шанса заполучить наречённую. И Николь идеально подошла, чтобы подарить её мне.
– Желаете что-нибудь? – вежливо спрашивает слуга, отвлекая меня от мыслей. Очередной оборотень со слабым зверем, неужели инстинкт не подсказывает ему держаться подальше? Не удостоив слугу ответом, я перехватываю с подноса бокал. Ядов я не боюсь, магии в напитке нет, но по привычке взвешиваю риски.
Впрочем, находиться здесь – уже изрядный риск.
Для аштарийцев, конечно, не для меня.
“Пахнет бруснично-сладким”, – отвлечённо думаю я, поднося бокал к губам и отпивая глоток… И не чувствую вкуса. Словно вода…
Это привычно. За тысячу лет заточения я разучился различать оттенки еды. Мне всё равно, что жевать – утиную ножку или могильную землю.
