В эту ночь,
самую темную из ночей,
в ночь, когда мрачная Геката поворачивается к миру
своей таинственной, пугающей стороной,
чьи-то стопы с тихим всплеском
сбивают верхушки волн.
Это женщина с белым как мел лицом,
вся в черных одеждах,
бродит по поверхности моря.
Глазницы ее пусты —
чья-то свирепая рука вырвала ей глаза
и глубокие черные дыры на ее лице —
точно два жутких цветка.
Капли темной, почти черной крови
падают в воду, струятся из жутких провалов
по белым щекам.
Впитываясь в платок,
которым она утирает свои страшные слезы.
Стопы ее едва касаются поверхности.
Кажется, что она медленно
парит над самой водой.
Парит как огромная черная пушинка.
Как черная мысль.
Как черный сон.
Как чудовищный черный ангел,
парящий над морем
в поисках утраченных глаз.
Долго, должно быть, полночи
бродила она по воде,
но вот, наконец-то остановившись,
вдохнув всей грудью,
широко-широко раскрывает
огромный рот
и издает такой страшный
и протяжный вой,
что волны в миг умирают
и море превращается в зеркало.
В темное, идеально ровное зеркало.
Даже бывалые моряки,
эти насквозь просоленные морские волки,
в такие ночи беспрестанно молятся
своим богам, умоляя уберечь от напасти.
Порыв ветра невероятной
фантастической силы,
точно невидимый глазу
и бьющий крыльями по воде дракон,
налетает на море, вспенивая
и вновь оживляя темные умершие валы.
Женщина поднимает руку.
Черная змея платка,
платка, пропитанного влагой боли,
извивается в ней.
Подхваченный бешеным дыханием ветра,
платок взмывает высоко в небо
и, на мгновение замерев,
превращается,
точно случился ядерный взрыв,
в несметную стаю черных немых птиц.
И шелест их крыльев
похож на шелест бумажного пепла.
Кривые огненные клинки
секут небо на тысячи рваных лоскутов,
но птицы не боятся молний,
ибо сами они черные молнии,
разящие слабых смешных человечков.
Женщина давно уже молчит,
а черные бестии,
беззвучно вспарывая небо крыльями,
летят к суше. Туда, где люди.
Пролетая над полями и лесами,
над горами и равнинами,
над городами и деревнями,
птицы рыщут по земле
холодными, как лед, глазами.
И горе тому из смертных,
кто в эту ночь обратит взор ввысь.
И не важно, будет ли он
любоваться безлунным небом,
обнимая на мягкой сочной траве возлюбленную,
или же, прервав сладкий сон,
