Любовь с первого гада
Для переезда я взяла только рюкзак с повседневной одеждой и технику для работы: микрофон-петличку размером с ластик, кольцевую лампу и увесистый телефон, на который снимала, монтировала и писала.
Папа не считал мой видеоблог или сочинение книг настоящей работой, но теперь, когда денег с них хватало на съемную квартиру, ему было нечего возразить.
Риэлтор просто обезумела, когда узнала, чем я занимаюсь. Едва выдерживая писк из динамиков телефона, мне удалось разобрать, что "есть местечко на Петроградке, которое идеально подойдет".
К слову "рядом с метро" в Петербурге значило "идти сорок минут по грязи вдоль дороги, чтобы добраться до станции".
Меня это не пугало. Собственное жилье, хоть и в муравейнике, означало вступление в полноценную взрослую самостоятельную жизнь. А свободный рюкзачок за спиной как будто шептал через плечо "этот переезд будет легким".
Папа с надутой от коробок ладой так не считал.
– Садись, – приказал он, ворочая спичку в зубах.
– Скажи мне, что эти коробки пустые, и ты просто ждешь, что я буду в них жить, – взмолилась я, плюхаясь рядом на переднее сиденье.
– Твоя тетка передала кастрюли, тарелки, полотенца, постельное белье, на котором умерла баба Тося…
– То, которое с цветочками?
– Которое с безумной желтой губкой.
– Спанч Боб!
– Ага…
– Это мое любимое!
Мы тронулись с места.
Папа всегда ворчал на мою просьбу довезти до Санкт-Петербурга из пригорода на машине. Но сегодня, даже не пришлось уговаривать, он сам вызвался помочь. Вот только никто не обещал, что отец не будет бурчать.
– Ладно, пап, я поняла, что капитализм это зло, можем мы поговорить о чем-нибудь еще?
– Конечно! Знаешь что еще зло?
– Коммунизм?
– Именно! Но не волнуйся, я хотел поговорить о другом. Вот Америка. Не продай мы им Аляску…
Это были самые долгие два часа в моей жизни.
Мне бы хотелось поделиться с папой проблемами, которые действительно тревожат. Например, я отправила свою очередную рукопись в издательство. И хотя у меня были читатели, и полноценные книги на электронных площадках, многие все равно не воспринимали меня всерьез. В этом мире ты не писатель, если тебя не публикует какое-нибудь чванливое издательство.
Хотя на самом деле, ты не писатель, если ты не пишешь, и тебя не читают.
На всякие разы в прошлом мои работы готовы были взять, но с условием, что я сама оплачу печать тиражей. Нехилые деньги. Триста тысяч. А то и больше. Нетрудно понять, что никогда еще я не могла согласиться на подобное.
