Мир догоняет, ловит за руки, греет ладони ветром с юга. Запутывает сказки на перекрёстках. Оседает на волосах ту- манной моросью. Гром отстукивает беспричинную радость – с неба и прямиком в сердце. Мир любит петь обо всем, что слишком важно и потому почти не имеет значения. Под разные аккомпанементы. Под варганы, свирели, одиноко натянутые струны и колокольчики. Под все на свете, что способно шуршать, звенеть и бренчать в ритм. Ладамтам Бог создал на два рассвета прежде первого человека. Вырезал деревянную чашу, туго натянул кожу дымчатого фризантила на открытое основание, пустил луну со звёздами по лепнинным бокам. Постучал тёплыми ладонями, послушал, как мир ловит ритм и качается приливами. Подумал, и навязал ещё колокольчиков по краям. Просто так, для радости. И с тех пор так и вышло: ветром дышит чудный ладамтам, громом стучит, весну капелью колокольчиковой зовёт.
Вообще же непросто это – мир звуками наполнять и жизнь счастьем расцвечивать. Но всегда меж артиланов были те, кто умел…
На давно забытом и людьми и свитками языке артиланов, его имя значило «ветер». Так уже пару веков не называли детей, но имени, бывает, случается приходить в мир раньше своего хозяина. Так вышло и в ту осеннюю ночь, когда родился Сундже. Промозглый ветер с почти зимним остервенением трепал сети, накинутые на старые лодки у причала, запускал ледяные пальцы между рассохшихся досок, скрипуче наигрывая только ему ведомую мелодию. До рассвета было ещё далеко. А от заката зажглось уже немало звёзд. Ветер кружился у покосившейся хибары, осторожно стучал в ставни и ждал. Когда терпения не хватало (а ветрам, в отличие от гор, едва ли ведомо спокойствие), он снова принимался за лодки, на них срываясь за досадное ожидание. И если бы кто в этот момент не испугался и прошёлся вдоль воды – обязательно бы услышал в скрипе одно и то же повторяющееся слово. Вот так и появилось имя на пару непроглядных часов раньше того, кому предназначалось.
Когда же рассвет облизал край горизонта, чуть высветлив небо, пришёл и человек. Ветер ринулся от лодок к ставням, грохнул было об них подхваченной на лету галькой, и притих, прислушался. «Здравствуй, Сундже», – сказала женщина в доме. И то верно говорят, только им и дано пересекать миры, соединять время и безвременье, видеть то, что ни одному мужчине, будь он хоть трижды сильнейшим да четырежды мудрейшим, не дано. Не в этом мире, но в том договорились мама Сундже и Ветер. Из забытого языка, из невидимого пространства прямиком в ночь. Мимо двух старых лодок, под скрипучий напев, у самой кромки рассвета. Вот так и началась эта история.
