Дувр, 1760 год
Насколько многогранным может быть смех: от восхищения довольного ребенка до невнятного бреда безумца. Туманной ночью на пустынной улице Дувра остановился мужчина, услышав смех. Особенный, ни с чем не сравнимый. Жестокий смех – так хохочут негодяи, поймавшие свою жертву.
Оглядевшись по сторонам, мужчина заметил, что слева от него вода била о пристань, и ветер трепал такелаж кораблей. Чуть дальше – неспокойная вода звонила в колокол буя[1]. Справа – фонари у зданий поблескивали в морском тумане, их тусклого света едва хватало, чтобы прохожие могли обойти крупный мусор: обрывки канатов, мокрые тюки и разбитые бочки со зловонным содержимым.
Мужчина покачал головой и решил продолжить свой путь, но смех раздался снова. На этот раз он сопровождался одним пронзительным словом. Прохожий не смог определить, что это за слово, но голос был похож на женский. Это мог быть корабельный мальчишка, которого дразнят, или гулящая девка, привыкшая к этому суровому району. Его это не касается.
Но потом он услышал еще несколько слов, произнесенных более высоким и настойчивым тоном. Точно не мальчишка. Почти наверняка не гулящая девка. Но какая порядочная женщина рискнет наведаться сюда поздним октябрьским вечером?
«Черт бы все это побрал!» После двух промозглых дней и ночей в море, он надеялся на вкусный ужин и мягкую постель в гостинице «Компас». А завтра мечтал отправиться домой.
Мужчина решил не торопиться и подождать немного, но больше не услышал ни звука. Что бы там ни происходило, по всей видимости, все уже закончилось. Однако вновь раздавшиеся крики заставили его захрипеть от негодования и повернуть назад. Мужчина двинулся в сторону пробивавшегося сквозь туман света, вероятно, обозначавшего вход в заведение. Это был единственный ориентир, который он видел в темноте.
По мере приближения он смог разглядеть дверь, по обе стороны от которой были два маленьких закрытых решетчатыми ставнями окошка, – из них пробивались тонкие струйки света. Табачный дым также вылетал наружу вместе с запахом свежего и затхлого эля, и человеческой вонью. Портовая таверна самого низшего порядка, притон неотесанных моряков и рабочих.
Скрипучий голос фыркнул что-то про «сиськи».
