ЧЕЛОВЕК ПО ИМЕНИ АДАМ ГРОФ
Эти двое стояли прямо перед ним – в чёрных костюмах, как манекены – едва ли не одинакового роста и едва ли не с одинаковыми, невыразительными лицами. Незнакомцы скорее напоминали искусственно выращенных клонов, чем живых людей.
– Здравствуйте, – сказал тот, кто стоял справа. – Меня зовут Малик. А моего коллегу – Уайлер. Мы проверим кое-что. Дело пяти минут.
Повинуясь какому-то инстинктивному чувству, Адам отошёл вглубь комнаты, с трудом представляя, что происходит.
Было раннее утро. С распахнутого окна не доносилось ни звука – вся улица погружена в сон.
В левой руке Уайлер держал кейс – его хромированные серые грани сливались с общей расцветкой прихожей.
– Кто вы и зачем пришли? – спросил Адам. Малик подошёл к нему, посмотрел в глаза.
– Не волнуйтесь, всё будет хорошо. Эм, Уайлер! Ты пока готовься, сейчас начнём.
– Что вы начнёте? – вновь спросил Адам.
– Стандартная процедура.
Во всей квартире, в каждой комнате – утробное молчание, будто все звуки разом ухнули в бездонную пропасть. Могло показаться, что также исчез воздух, и больше нечем дышать; Адам даже попробовал несколько раз вдохнуть – никакого ощущения, словно тело погрузили в барокамеру.
– Таблетки, – напомнил Малик.
– Что, извините?
– Вы принимаете таблетки?
Те самые, беленькие лекарства, средство от мигрени. Адам и забыл, что час назад его терзала страшная головная боль. Нервы разбухли и пульсировали, как толстые, перекаченные кровью жилы, будто череп вот-вот разорвётся на части. Но это был обманчивый образ: на самом деле Адам понимал – только с разорванным в клочья черепом он перестанет ощущать эту раскалённую, чудовищную боль, которая мучает его с тех пор, как он попал в аварию. Визг, крик – мимолётным движением острый луч вспарывает гулкую черноту, выпуская, как из брюха, сноп белого света, который забрызгивает всё в пределах видимости – белый свет затопляет, заволакивает мир, мешает одни чувства с другими, такое бывает, когда крепко зажмуриваешься и фейерверки искр и огней взлетают и вихрятся прямо под тонкой кожей век, при этом, всё же, сохраняется что-то конкретное, узнаваемое – удар, волна по телу, органы выполняют таинственный танец, так что организм на мгновение лишается своей плотной формы и превращается в недифференцированную субстанцию, как пластилин или глина. А потом – пробуждение от боли где-то в середине мозга, или в самой подкорке, или в том узле, где спинной мозг перетекает в головной. Где-то – боль, страшная, зудящая, невыносимая. Она идеальна, потому что конкретна, как единица или вещь – она здесь, она есть всё, о чём может подумать Адам, что он только может вообразить; боль есть свет, белый свет, ибо белый – цвет всех цветов; цвет, который есть самый настоящий свет.
