На улице стемнело. Я вышел из бара и, придерживаясь за холодные и скользкие перила, поднялся вверх по лестнице, преодолеть которую после выпивки было так же трудно, как и взобраться на вершину Маунт-Вилсон.
– Эй, кто-нибудь из вас бывал на Маунт-Вилсон? – охрипший голос прокатился по бульвару.
Чей это голос? Неужели мой собственный? Косые взгляды, как молнии, заискрились со всех сторон. Они полны осуждения. Все верно, в этом городе затхлая атмосфера, и здесь не любят тех, кто дышит разряженным воздухом горных вершин.
– Ай эм сорри!
Где-то над головой, отрывисто прожужжав, загорелась неоновая вывеска, и мокрый асфальт под ногами заискрился ярко-красными всполохами. Я привалился спиной к стене и закурил. Я был пьян. Не мертвецки, но все же надрался я сегодня изрядно. Черт, и почему так трудно ограничиться парой рюмок? Но не для того ли я надирался сегодня, чтобы заполнить пустоту в душе, возникшую после завершения очередного дела? А раз так, то прочь самобичевание. Цель достигнута, и вот я свободен от гнетущего ощущения потерянности в этом бесприютном мире.
Блестящий после дождя асфальт больше не вращался перед глазами, как нарисованный космос аттракциона «Полет на Луну» в Луна-парке на Оушен-бич. Я докурил сигарету, щелчком отбросил окурок и побрел своей дорогой.
Она стояла на пересечении бульвара Креншоу и Восьмой авеню – леди загадка. В конусе желтого света от уличного фонаря ее перманент на голове светился медным нимбом. Ей было что-то около семидесяти. Хрупкая фигурка в бежевой пушистой кофте и длинной юбке. Я остановился рядом с ней. Ну какое мне до нее было дело? И какое ей было дело до мемориальной доски, установленной на колонне перед входом во дворец культуры, на которую она глядела безотрывно?
До меня донесся тихий, ворчливый голос пожилой леди:
– Что же это творится-то… Не понимаю, как такое может происходить…
– Я тут не виноват, – отозвался я за ее плечом, прикуривая сигарету.
Она повернулась и смерила меня строгим взглядом поверх очков:
– А я вас ни в чем и не обвиняю. Если только не вы автор этого безобразия.
Мне стало неловко под прицелом ее серо-зеленых глаз – так обычно смотрят учителя на провинившегося ученика.
– Простите, мэм, но мне стало любопытно, что именно неладно с этой доской?
– А разве вы сами не видите?
