25 часов 8 минут

Стоял чудесный пятничный вечер – солнечный и шумный. Бабье лето вовсю баловало жителей столицы, покидающим землю на зиму, теплом. Парки, кафе, кинотеатры, рынки – весь город «гудел», и своей суетой напоминал неугомонный муравейник. Лаура, большая поклонница шмоточных распродаж, потащила своего парня Яна по бутикам, где сегодня объявили солидные скидки на весь товар уходящего сезона.

«Лора, ну я, правда, устал! Уже почти восемь вечера!» – плёлся он за ней, точно раб за госпожой, чуть ли не по полу волоча огромные пакеты с накупленной одеждой, и молился Богу о том, чтоб его девушку хотя бы ненадолго переключило на что-то другое.

Несколько месяцев назад двадцатипятилетний Ян закончил технический ВУЗ и совсем недавно устроился графическим дизайнером в мультимедийную фирму. Работы было много, и с непривычки он часто не укладывался в сроки сдачи, а потому трудился сверхурочно. Конечно же, плотный рабочий график частенько выматывал парня, что раздражало эгоистично требующую к себе повышенного внимания Лауру. Она же занималась художественным оформлением квартирного интерьера. Старше Яна на целых пять лет, Лора часто брала на себя руководство их отношениями и совместным времяпровождением.

– Ты хоть услышала, что я сказал? – обессиленным голосом переспросил он.

– Хорошо, хорошо! Я лишь выберу себе сарафан, и мы отправимся в новооткрывшееся кафе, испробовать то самое, гранулированное мороженое, о котором везде сейчас говорят! Благо кафе открыто допоздна! – встав на цыпочки, поцеловала она высокого Яна в щеку.

– Да какой сарафан! Осень на дворе!

– Не ворчи! Вон видишь скамеечку напротив примерной. Посиди там, отдохни!

Парень последовал совету неуёмной транжиры. На деревянной, покрытой тёмным лаком, скамье сидела юная особа, не старше восемнадцати. Огромные жёлто-зелёные глаза и кудрявые рыжие волосы. Худощавая, но высокая, она сидела нога на ногу и окидывала оценивающим взглядом суматошных покупателей.

– Я могу присесть рядом с Вами? – спросил Ян девушку, тотчас словив её необъяснимо удивлённый взгляд, будто скамья принадлежала ей одной, и его внезапный вопрос был чем-то ошеломляющим.