Под сенью оливковых деревьев сидел босой мальчик. Горячий морской ветер с греческих холмов игриво трепал его кучерявые черные волосы, отливающие солнечным блеском. По тропе балканской земли мимо него неспеша шли две уже зрелые женщины упругой походкой и несли на плече, легонько придерживая крепкими руками, гидрии с пресной водой. Бытовые хлопоты, указывая на множественность работы, каждый день суетливо выгоняли их из дома. Солнце же вознаграждало женщин за их тяжких труд покрытием тела золотым лоском загара, уподобляя их греческим богиням. Во время ходьбы, ребячливо смеясь, они рассказывали друг другу о семейных перипетиях и детских шалостях, плавно покачивая крупными бедрами. Дуновение южного ветра колыхало светлые женские одеяния, словно заигрывая, но в то же время целомудренно подгоняя их домой.
Мальчик же их не заметил – бесцельно, о чем-то задумавшись, он глядел в безграничную даль лазурного моря. Оно было таким далеким и на него совсем непохожим своими прозрачно-голубыми, небесными водами. Размышления этого ребенка витали под темно-зеленой листвой оливы, которая, любезно раскачиваясь от ветра, даровала ему небольшую тень и приятную прохладу. Его глаза цвета вороньего крыла причудливо гармонировали с его смуглым детским телом, худым от непрерывного роста. Сидя вразвалку на голой земле в тени, мальчик держал в руках небольшой, размером с ладонь, кусочек мягкой терракотовой глины. Казалось, что, нежно и методично мня маленькими подвижными пальцами глину, он предвкушает предстоящие длительные часы сладострастия.
«Ἀριστοκλῆς1!» – послышалось где-то издалека. Это так хорошо знакомое ему с рождения сочетание греческих букв, составляющее его имя, наводило на него тягостное чувство. Он не пошевельнулся и не обернулся, да и не хотелось вовсе, ведь он знал владельца зовущего его голоса и то, что будет сказано им в дальнейшем. На языке вертелось слышанное ранее от друга-ровесника слово ἄπειρον2. Он смаковал слово и так, и эдак, произнося его на разные лады, то медленнее, то быстрее, то отчетливо и речитативно отстукивая ладошкой каждый слог, то мелодично, нежно напевая как кантилену. Оторвав неугодную отрицающую приставку, родилось новое слово, которое принимать ему совсем не хотелось, поэтому он снова лихорадочно и неуклюже прилепил её обратно. Повторяя вновь и вновь загадочный ἄπειρον, смысл слова стал улетучиваться, оставив от себя лишь скромную незримую оболочку, форму из беспорядочных букв. Это навело на мысль о бесконечной череде прожитых дней, похожих один на другой, которые утомляли своей настойчивой последовательностью. Хотелось вырваться из охватывающего его кольца времени и убежать к таинственно манящему морю
