В лесу среди холодных заснеженных гор, скрывшись в тепле простого дома, на татами[1] в идеальной сэйдза[2] расположилась девушка, сосредоточенно выводя иероглифы на тонкой рисовой бумаге. Выверенными движениями каллиграфа с точностью мастера наносила она каждый штрих, когда двери дома резко отворились, являя на пороге юношу, совсем молодого, едва вошедшего в пору взросления, но уже жаждущего себя показать. Хозяйка даже не взглянула на него, рука и дальше уверенно выписывала символы, и лишь глаза угрожающе сузились.
– Вот ты где! – прорычал незваный гость, но окрик его остался без внимания. – Я знаю, кто ты на самом деле! И все беды нашей деревни – из-за тебя!
– Ваша деревня сама виновна в своих бедах, – спокойным, холодным голосом ответила она, не поднимаясь с татами. Отложила толстую кисть и присыпала начерченный иероглиф процветания мелким речным песком, помогая туши высохнуть быстрее.
– Ты нас прокляла, ведьма! Не просто оборотень – кицунэ! – выплюнул юноша, доставая из ножен катану. Острие опасно блеснуло, когда длинный меч поймал луч солнечного света.
Девушка дернулась, как от удара. Расцветшая на губах холодная и несколько жестокая улыбка не предвещала ничего хорошего.
– О нет, вы прокляли себя задолго до того, как моя ярость окончательно обрушилась на вас, – прошипела она, грациозно поднимаясь. Алое кимоно переливалось золотом вышитых цветов. – Вы прокляли себя в тот момент, когда убили единственного человека, что не побоялся быть со мной. Когда ваши предки решили, что это неправильно, опасно, что это сулит им беды. О, они даже не подозревали, как правы! Но страдания пришли к ним только после того, как они погубили единственного, кто мог принести в их дома благодать!
Резким, отточенным движением кицунэ бросилась на юношу, но тот успел увернуться, перекатившись на бок и крепче сжав оружие в руках. Ее угольно-черные волосы взметнулись перед глазами, застилая обзор юноше, поэтому он сильным ударом ноги отбросил девушку от себя. Она ударилась о сёдзи[3] – и от ее веса тонкая преграда между домом и садом порвалась. Кулем свалившись в глубокий снег, кицунэ тут же поднялась на ноги, не давая нападавшему расслабиться. Кимоно ее казалось уже не просто алым, а как растекшаяся по снегу кровь, взгляд темных глаз обещал мгновенную расплату. Ветер, появившийся неведомо откуда, разметал длинные волосы, и в ропоте приближающейся вьюги громом раздался голос кицунэ: