Татьяна смотрела на звонивший сотовый. С экрана ей чуть заметно улыбался высокий худощавый старик с раскосыми глазами, редкими длинными волосами и клиновидной бородкой.
В приоткрытое окно проник сентябрьский сквознячок, он исподволь выстудил комнату, напомнив о малой родине. Настойчивая трель мобильника не смолкала.
Вчера курьер всучил Татьяне бандероль, переданную по отцовской просьбе. Фирменный конверт службы доставки, покоившийся на журнальном столике, вызывал странное чувство, точно древний ритуальный клинок завернули в подарочную упаковку.
– Да, – Татьяна приняла входящий. – Говори по-русски. – Она поморщилась и кивнула, точно собеседник мог её видеть.
– Я помню, – Татьяна встала, не отнимая телефон от уха, прошла на кухню, периодически поддакивая в трубку. – Да, получила, – в голосе девушки звучали нотки раздражения. – Не передумала. Пока.
Она завершила звонок, вынула из холодильника графин с апельсиновым соком, выжатым накануне, наполнила стакан. Сделала несколько глотков. Прохладный напиток с мякотью показался горьким и невкусным.
Остатки сока выплеснулись в раковину, стакан отправился в нутро посудомоечной машины. Она завершит начатое, и покончит с прошлым. Она не просила о своём даре. Магия интернета и денег, вкупе с бешеным ритмом ночной столицы, весомей полузабытых песнопений и плясок.
***
Барабанная дробь просыпалась горстью сухих горошин. Грянули трубы. Марш Дунаевского наполнил цирковой манеж до краёв, перелился через бортики, затопил зрительный зал.
Звукорежиссёр Толя своё дело знал. Коркы заворчал, покосившись на шамберьер – хлыст на длинной рукояти – в руке Николая. Пахло конским потом: только что выступили акробаты-наездники.
Пространство вибрировало от низких частот, мелодия плавно затихала. Николай с бурым медведем замерли у края манежа одновременно с последним аккордом.
«Дамы и господа – раздался из усилителей идеальный баритон шпрехсталмейстера – циркового конферансье. – Позвольте пригласить на сцену… – на несколько секунд воцарилась тишина, словно и не было никакого аншлага. – Ле-еесничего и его друга, бурого мишку Ко-ооркы!!!»
Звуковик вновь не оплошал. Зрительный зал, сокрытый за ослепительным серебром софитов, взорвался овацией. В идеально отработанном действе не было ничего лишнего. Каждая деталь, каждый жест, каждая нота и каждая тень, работали на публику.
