Моя старшая сестра была одержима лягушками.
Весной, когда насыпная лыжня за в лесу размокала, мы отправлялись на сбор лягушачьей икры. Сестра, с траурной сосредоточенностью служителя ритуала, снимала налипшую по краям рытвины икру хлипким самодельным сачком. Затем осторожно стряхивала с марли на дно пустой банки серый студень, темнеющий сотней глазков.
Маме она говорила, что это научный эксперимент. Что она хочет понаблюдать за всеми этапами развития лягушки. Она даже вела заметки, но каждый раз все равно забывала банку на балконе, где апрельское солнце плавило стекло, и за неделю икра становилась растекшейся жижей, пахнущей болотом и гнилью.
Летом она искала на пыльной разрезанной надвое грунтовке высушенных до корочек потемневших раздавленных машинами и велосипедами неудачливых жаб и лягушек.
Сейчас я понимаю, как это противно, должно быть, звучит.
Но дело в том, что когда ты младший в семье – ты воспринимаешь мир через дополнительную причудливую линзу. Старший – брат или сестра – ты смотришь на него и как будто обретаешь возможность видеть будущего себя. Повторять за старшим, чувствовать естественность этого повторения – часть бытия младшим.
Я считала старшую сестру не просто идеалом и ориентиром, я считала ее своей неизбежностью. Мне казалась, что когда мне будет двенадцать – я буду точно такой же, какой была она в свои двенадцать.
С момента рождения мной в основном занималась сестра, поэтому мне было сложно отделить от нее свое уникальное «я». Я была сумрачным шлейфом ослепительной кометы, и я всего лишь ожидала. Верила, что, она, продвигаясь по жизни, будет освещать путь и мне, подсказывать шаги. А мне останется только успевать занимать освобожденное место.
На банки она клеила бумажки канцелярским дешевым скотчем, который скатывался, оставляя грязный клейкий след.
Что было на этих бумажках? Что было в ее толстой темно-зеленой тетради с заметками?
Цифры, шифры, инструкции, рисунки, списки…
Я никогда не задавала вопросы, хотя внутренности зудели от любопытства.
Таково было негласное правило моей сестры, каменная конструкция. Разговорами занималась она, а я должна была только слушать.
Я была и не против – слушать, ведь она, правда, была очень талантливой. Научилась читать в три с половиной, и к моему рождению прочитала уже несколько десятков книжек, дойдя до уровня сложности «Алых парусов» в шесть с половиной лет. Когда она не занималась ловлей головастиков или выемкой влажных комьев икры, она рассказывала мне истории. Выхваченные памятью отрывки чужих книг разрастались причудливыми, порой жутковатыми подробностями. Пугающие находки, судьбоносные встречи, таинственные миры с неясными законами физики и морали, формирующимися из мимолетных состыковок реальности и сна. В одном мире люди разговаривали паутиной, в другом мире шла война между подземными лягушками и небесными кошками, в третьем – божественной лягушке приносили в жертву каждую перворожденную девочку.
