– Папа, не нужно! Мне страшно! – захлёбываясь слезами говорил Чак, смотря на отцовскую зажигалку Zippo, из которой вырывался небольшой язык пламени, содрогающийся в те моменты, когда кто-то из них говорил.
– Осталось совсем немного. Пожалуйста, потерпи, Чаки. Ты же хороший мальчик, да? А хороших мальчиков, как тебе уже известно, в конце ждёт вознаграждение за терпимость и послушание, – тоненьким, немного даже женским голоском шептал отец, сидящий перед ним на стареньком скрипящем стуле.
Этот процесс всегда пугал его донельзя, отец, зная это, заставлял своего сына часами смотреть на горящий огонёк зажигалки, которую держал в одной руке до тех пор, пока слёзы не покатятся по маленьким щекам ребёнка, а другой рукой рисовал его портрет. Затем, когда Чак уже захлёбывался в своих слезах, Даниэль Фосс, его отец, просил того смотреть строго на него и корректировал его положение. Всегда приговаривал, чтобы тот держал подбородок пониже и чуть горбатил спину, дабы плечи были приопущены, точно ребенок безмерно устал от чего-то. Всё это проводилось лишь для того, чтобы изобразить плачущего одиннадцатилетнего Чака на холсте. Вернее сказать, на холстах, ведь отец рисовал исключительно своего ребёнка. Исключительно залитого слезами.
Уже полтора года Чак стоически терпел этот кошмар. Всё началось со смерти его матери. Даниэль в молодости рисовал пейзажи, достаточно красивые, по всеобщему мнению знакомых, но взрослая жизнь внесла в его существование серьёзные изменения – Даниэль начал творить экспрессионизм, который, как он говорил, был куда лучше пейзажей. Дескать, пейзажи – это лишь дешёвая копия реальности, её зеркальное отражение, а подлинное искусство должно быть выше материи, должно ставить идею выше формы, что и являлось основной, по его мнению, чертой в экспрессионизме. На жизнь он зарабатывал, работая школьным учителем изобразительного искусства в младших классах. Но после смерти жены его жизнь изменилась. Равносильно и творчество сменило свой вектор, отныне он рисовал исключительно сына, и исключительно в жанре реализма. Теперь вся жизнь для него заключалась в том, чтобы прийти после работы домой и заставить любимого сыночка пускать слёзы, глядя на огонёк. Сам же Даниэль считал себя человеком достаточно рациональным, поэтому не рисовал каждый день. Напротив, растягивал процесс создания, продлевая удовольствие.
