Если только все захотят, то сейчас все устроится.
Достоевский
Кто-то влез на табуретку,
На мгновенье вспыхнул свет,
И снова темно.
Летов
«Это вообще я или не я?», – гулко стучало в голове Анисии, пока пальцами правой руки она пыталась опереться о стену с освежающим цветочным орнаментом. Навязчивая параллель со сказкой братьев Гримм пробуждала какой-то антикварный ужас. Будто и ее подменили, как умную Эльзу, оставив ее недособой в разных дворцах, хижинах и каютах.
Комната была обсыпана золотистыми пятнами. Продолговатую перспективу полумрака прерывали женщины, словно материализованные из лучших русскоязычных трудов. Запакованные в юбки, собирающиеся сзади. Анисия чувствовала некоторый дискомфорт нахождения здесь, впрочем, как дискомфорт где угодно в людном месте. В то же время она неотвратимо понимала, что это ее мир. Через несколько секунд сверхъестественное ощущение окончательно отступило.
– Мы должны трудиться, мы должны думать в первую очередь о благе общем, – озарился героическим диалогом статный молодой человек поодаль. – Недаром же русское сердце живет прежде всего идеей, а уж потом денежным интересом!
Зал одобрительно загудел, привел в движение лощенные блики волос. Всем было лестно слушать о себе, пусть даже в связи с уравниванием размытой нации. Одурманенные гаданием на собственных характерах, собравшиеся готовы были простить габаритные несостыковки обезличивания.
Анисия с волнующей теплотой припомнила необычные, для многих эпатажные детали своего брака с этим господином. Брака, словно уже приобретшего какой-то полулегендарный оттенок.
Опершись о буфет, Павел перебирал пальцами застегнутые пуговицы жилета и поводил головой, словно пытаясь увернуться от высокого воротника. Он восхищал пронырливостью, с которой совершал недоступные для Анисии ритуалы изъявлений будто бы необязательных симпатий, приносящих свои плоды. Изнеженность затесалась где-то в янтаре его глаз. Собравшиеся сегодня ради очередного необременяющего вечера посреди вычурных петербургских интерьеров взирали на него с привычным одобрением единой общности, попахивая испражнениями духов. А тела, испещренное болезнями, которые еще не научились лечить, втискивали в плотные слои замызганной ткани. Будто поблескивания моды могли отвлечь от факта всеобщей обреченности.