Мороз безжалостно вонзал когти в жителей Гаты, торопливо снующих по Базарной улице. На городской башне гигантские стрелки замерзших часов медленно переползали за полдень. Завтра наступал апрель, и когда-то давно в это время в городе начинали цвести одуванчики.
Эйван не помнил тех времен, он вырос уже при Светочах, которые согревали своим теплом свободные города и поселки Ральвадии. Но бабка Майя, живущая по соседству, любила хвастаться коллекцией засушенных цветов, добавляя к каждому букету затейливые истории – о том, что раньше весна была доброй и приходила как положено в марте, что поселки не отдавали столько денег за тепло Светочей, и что в страшный ледник, подкравшийся к людям с севера, никто тогда не верил. Засушенные одуванчики выглядели плохо, потеряв цвет и форму, другое дело – карточки с рисунками, которые имелись у старушки к каждому растению. Их Эйван разглядывать любил. Такие карточки раньше рисовали монахи, еще до того, как ушли бороться с ледником и пропали без вести. Место монахов вскоре заняли колдуны, которые подарили людям Светочей, но про монахов Эйван думал частенько. Правда, по рассказам бабки Майи выходили они еще страшнее колдунов – ростом с деревья, с длиннющими руками, царапающими землю когтями, с глазами-молниями и косматыми гривами, в которых жили злые феи.
Эйван перестал верить в сказки с тех пор, как мать дала ему тощий мешочек с семечками, посадила на телегу к торговцу дровами и велела в родную деревню больше не возвращаться, потому что ей других шестерых детей кормить нечем. Хмурый неразговорчивый мужик привез его в Гату, где Эйван попрошайничал, пока городская стража не собрала беспризорников и не развезла по новым деревням, насильно подселив в семьи тех, кто получил от губернатора земли. В отличие от других мальчишек, закончивших свою молодость в хрустальных рудниках, где работали почти все деревенские, Эйвану повезло. Он достался кряжистому старику, который пообещал лупить его за каждый промах, однако после недолгой, но мощной вспышки черной росы, унесшей половину деревни, в том числе и старика, Эйван остался один. Потрепанные болезнью деревенские решили дом у подростка не отбирать, тем более что пустовало каждое третье жилище. Всем было мало дела до какого-то беспризорника, и Эйван занялся тем единственным, что умел – выживанием. Родную деревню он никогда не искал, а семечки больше не ел, впрочем, подсолнечник в Ральвадии родился плохо, а потому считался роскошью, доступной разве что городским.
