Если не цепляться к разной ерунде, медвежонок был прехорошенький. Криво пришитая голова и глазки, приклеенные на разном уровне, придавали ему вид беспомощный и растерянный, а ярко-красный бант, издалека казавшийся большой раной на маленькой бледно-бурой шейке, докручивал впечатление до предела.
Вообще Бо пришёл в новомодный «Галамарт» за чайником, потому что старый вообще уже никуда не годился, но всё было страшно дорого даже со скидкой, и вообще, подумал Бо, может быть, Юрик починит, Юрик вообще рукастый мужик, не то что некоторые.
Но у самых касс Бо увидел медвежонка с трогательным ценником в пятьдесят рублей, в груди у него защемило, и он купил медвежонка для Оксаны, ещё не зная, что корявый этот медвежонок станет последней каплей в океане нищеты и уродства.
Бо любил Оксану. Он искренне считал её улучшенной копией Анджелины Джоли, хотя она гораздо больше походила на рыбу, но дело было не в этом. Он любил её даже тогда, когда крылья её плоского носа чудовищно раздулись, а выпученные глаза и выпяченные губы выпучились и выпячились ещё больше, и она стала похожа на рыбу, которой выкручивают жабры. Бросив медвежонка Бо в лицо, она ушла – и хотя уходила с периодичностью примерно раз в три месяца вот уже два года, Бо почувствовал с убийственной точностью: вот теперь точно всё.
У него была на этот счёт своя теория: то, что случилось, не вызывает таких эмоций, как предчувствие того, что может или должно случиться. В детстве он боялся сдавать кровь и начинал переживать уже за неделю, но в кабинете врача страшно не было, как не было страшно у доски, на любом экзамене, на любом собеседовании. И предстоящие свидания с Оксаной радовали больше, чем происходящие – но это, вероятно, было ещё и в силу того, что сценарий, нарисованный в голове Бо, был гораздо симпатичнее придуманного реальностью. И каждый раз, когда он представлял, что Оксана его бросит, ему становилось плохо – а вот теперь стало никак. Он не чувствовал ни страха, ни боли, только холодное, ясное осознание. Именно так, подумал он вдруг, придёт и смерть.
Он вернулся домой. Не раздеваясь, лёг на узкую кровать без простыней и закрыл глаза. Вот и всё, стучала в голове мысль, укачивая, как стук колёс полусонного поезда. Вот-и-всё-вот-и-всё-вот-и-всё.
