Блистательные годы. Гран-Канария

Он увидел ее наверху, на склоне поляны, когда было уже слишком поздно поворачивать назад. Подхватив покрепче здоровой рукой тяжелую корзину с рыбой, он решительно зашагал вниз по течению. Но ее собаки учуяли его пса.

– Дункан! Привет, Дункан!

Оклик остановил его, и он обернулся. Она прекрасно выглядела в своей короткой твидовой юбке и грубых башмаках, ее мягкие волосы блестели в косых лучах солнца.

– Ты что это?! – Ее слова прозвучали как упрек и выговор за попытку бегства.

– Маргарет! – Он даже не стал оправдываться. – Я просто тебя не заметил.

Она вызывающе улыбнулась, положив руки на трость-сиденье и не отрывая взгляда от его странной фигуры, в потрепанной одежде, – квадратный лоб, глубоко посаженные глаза человека-одиночки.

– Доктор Овертон ловит рыбу. Я пришла встретиться с ним. Ты его не видел?

Он молча покачал головой, и она рассмеялась:

– Ты не очень-то разговорчив, Дункан, для парня, с которым я ходила в школу. Небось ты только и думаешь, что о своем новом грандиозном назначении!

Он едва удержался от того, чтобы не поморщиться, и кивнул в знак согласия:

– Да, и правда повезло.

– Ты еще не получил его, – словно поддразнивая, продолжала она. – Еще надо дождаться собрания сегодня вечером. – Помолчав, она смягчила тон. – Вот что принесет тебе удачу. Нашла, пока на холм поднималась.

И она протянула веточку раннего белого вереска.

– Спасибо, Маргарет.

Его голос дрогнул, когда он взял веточку левой рукой и сунул в карман пальто.

В этот момент снизу раздался чей-то возглас. Вверх по берегу реки, приветственно помахав удочкой, взбирался Овертон. Он приблизился. После короткого подъема на его красивом, с аккуратными чертами, лице выступила испарина.

– Ну ты и негодница, Маргарет! Целых два часа тебя ищу. Как можно было бросить своего уважаемого гостя?

Затем, словно только увидев Дункана, он кивнул ему:

– Добрый вечер, Стирлинг. Как улов?

– Ничего такого, – с мгновенно возникшей неприязнью ответил Дункан. Этот самовлюбленный выскочка, которого Дункан в школьные годы превосходил по всем предметам, по-прежнему относился к нему свысока.