Так это началось. С воздушного змея. Она увидела его в четвертом эпизоде сериала, который смотрела за завтраком, и в одно мгновение пережила заново тот длинный, запутанный, по большей части не переводимый на языки бодрствования сон, что случился с ней накануне. В тот же день она пошла на ближайший рынок и купила метрового коробчатого змея, удивительно похожего на тот, что был в её сне. Погода стояла ветреная, и прямо с рынка она отправилась в лесопарк. Там было одно место, небольшой пустырь, заросший мятликом и снытью, на котором по слухам и совершались те самые убийства прошлым летом. Маньяка поймали, но эта часть парка, как и сам парк, приобрели дурную славу. Теперь там редко кто бывал. Когда она пришла, там не было ни души.
Она развернула змея, собрала его и не сразу, но запустила. Небо было низким, тяжёлым, сиреневато-серым. Казалось, что ещё немного, и трепыхающаяся в вышине сине-зеленая фигура скроется в облаках. О том, что тело змея всё ещё как-то связано с её ладонью, удерживающей рукоятку, говорило только ощущение натяжения, которое то ослабевало, то усиливалось, в зависимости от скорости и направления воздушных потоков. Она смотрела вверх и пыталась уловить то, что так поражало её в собственных снах. Память редко оставляла ей после них достаточное количество деталей для последовательного пересказа, но какой-нибудь мелочи, вроде этого змея, хватало, чтобы сковырнуть в ней нечто такое, что делало её одиночество самодостаточным – чем она ни с кем не смогла бы поделиться.
Примерно через час затея со змеем стала казаться анахронизмом. Она сложила его обратно в пакет и двинулась вглубь парка. Она надеялась отыскать фиалки с чёрными листьями, о которых прочитала на щитке у входа, под заголовком «Флора и фауна нашего парка», но повсюду росла только всё та же сныть, немного клевера и осоки. Слева и справа от тропинки громоздились мачтовые сосны, настолько высокие, что их мохнатые, похожие на лобки верхушки образовывали, казалось, собственную экосистему, отдельную от колоннады стволов рядом с землёй.
– Римма?
Перед ней стоял невысокий мужчина. Про него можно было бы сказать «лысеющий», только в его лысении было что-то неправильное – оно не начиналось с прорежённой макушки или плавно растущего вверх лба, как это обычно бывает. Вместо этого по всей голове, напоминающей кокосовый плод, равномерно распределялось множество маленьких плешей. Это было всё равно, как взглянуть на закат и обнаружить на его месте плохо написанную картину с закатом.
