С раннего утра лил нудный весенний дождик. На душе было тоскливо. Учебный год подходил к концу, школа надоела. В тетрадках появились тройки и неуд за поведение. Мне, ребёнку, переполненному здоровой энергией, просто было некуда себя девать. Под окном дома лежала куча ломаных кирпичей, сваленных после ремонта печки. От скуки притащила лопату, накидала на кирпичи земли и высадила ирисы. (Сорок лет прошло. Дом развалился, нету уже и бабушки с дедушкой, а ирисы так и растут, напоминание о беззаботном детстве.) Сходила до подружки, но та уехала в соседнюю деревню в гости к родственникам. Проходя мимо древней избы Вовкиной прабабушки, решила зайти посмотреть на часы с кукушкой. Только у их семьи были такие старинные ходики. Ребята, бывавшие в гостях, отзывались о диковинке восторженно. На стук отворила приветливая старушка. На вопрос про часики проводила в маленькую кухоньку и посадила на массивную табуретку с дыркой в виде ромба, возле жаркой русской печки. Бабулька на выходные затворила тесто для пирогов. Разглядывая бревенчатую тёмную стену, я краем глаза наблюдала за приготовлением наливных шанег. Подвешенный на гвоздь домик с циферблатом меня не впечатлил. Невзрачный, с маятником и облупленными шишками-гирями на концах цепочки. На картинках в библиотечных книжках были нарисованы другие. Расписные, сказочные, с римскими цифрами, затейливыми красивыми стрелками и золотыми аккуратными шишечками. Старушка пошаркала мимо меня и потянула за гирьку-шишку вниз. Объяснив, что таким образом часовой механизм заводится. Время было без двадцати двенадцать. Чтобы увидеть кукушку, нужно было подождать ровно до двенадцати часов. Я сидела на табурете, не сводя глаз с заветной дверцы, и изнемогала от жары. Двадцать минут ждала эту красивую маленькую птичку в серых перьях, рисуя этот миг в своих фантазиях. И вот часы загудели. Я встала и подошла ближе, чтобы рассмотреть это так расхваливаемое ребятами чудо. Дверцы распахнулись, и оттуда со звуком «ку-ку» вылетела… Пробка. Как мне показалось сначала. Залетела обратно и снова вылетела пробка. Сфокусировав взгляд на дверце, я сосредоточилась. Опять пробка, только с выстроганной головой и клювом, покрашенным красным лаком. Я спросила у старушенции: где птичка? Она удивлённо показала корявым пальцем на дверку, из которой целых двенадцать раз вылетела белая лакированная болванка, вырезанная шкодливой рукой хорошо опохмелившегося умельца. От разочарования я забыла попрощаться. По дороге домой думала про табуретку. Зачем там дырка? Чтобы пердеть? (Слова «пукать» я тогда не знала, в моём кругу общения оно не употреблялось.) Но за столом ведь нельзя. (Эта табуретка до сих пор под вопросом в моих мыслях.) Раздумья прервал оклик. Из подворотни ко мне спешил-торопился двоюродный брат Серёга с друзьями, ребятами тринадцати-четырнадцати лет. Местные оболтусы во главе с моим братцем: Вован, Василий, Саня, Мишка и Витёк, – заговорщически перемигиваясь, окружили меня кольцом и сказали, что есть дело. Какое дело, я уже знала. Стырить у отчима порох и пули для самопалов. Они, видите ли, собрались на Туманное озеро на охоту, с ночёвкой. Стырить так стырить, не впервой. Но я поставила условие, что иду с ними – и гоните, мол, персональный самопал. Ребята от радости закивали головами. Не от того, что я иду тоже, а потому что будет чем стрелять. За меня можно было не беспокоиться, в свои десять лет я была выше ростом доброй половины старшеклассников и быстрее всех бегала наперегонки. А зимой по сталкиванию со снежной горы мне не было равных. Придавал весу и двоюродный брат, которого в ребячьей компании очень уважали.
