В одном из уголков старой Москвы есть весьма любопытное место – уютный сад, обрамленный с трех сторон высокими каменными стенами. Словно оазис в городской застройке, являет он заглянувшим сюда нарядность ухоженных клумб, изобилие многообразной растительности, свежесть и прохладу в сени своих деревьев, столь живительную в летнее время.
Примечательно, что Сад возвышается над улицей, двумя каскадами раскинувшись вдоль небольшого холма. Подпорные стены обособляют его от уличной сутолоки, и желающим заглянуть в его пределы предстоит пройти в арочный проем с коваными воротами и подняться по ступеням, выводящим в цветник, который состоит из центральной круглой клумбы, разделенной узкими круговыми дорожками. За цветником, среди осин, каштанов и одиноких лип, тянутся три параллельные аллеи, представляющие основную прогулочную зону, и каменные лестницы в конце каждой из них, возводят, в свою очередь, к следующему ярусу Сада – территории, закрытой для посетителей. Территория эта, впрочем, ничем не отгорожена, а обозначена лишь красно-белой лентой и табличкой с запретительной надписью. Здесь располагается старинный особняк XIX века, находящийся ныне в частном владении.
Редко кто нарушает уединение Сада, и, может быть, поэтому сюда любил приходить в свои обеденные часы Виктор Осокин – молодой человек среднего роста, на вид лет двадцати семи. В облике его не было ничего примечательного: негустые темно-русые волосы, худое лицо со впалыми щеками и с первыми, пока еще только обозначившимися, еле заметными морщинками. Однако правильные черты лица, его открытое и доброжелательное выражение создавали в целом благовидный образ. Правда, при более пристальном наблюдении улавливались во взгляде частица печали, тихая задумчивость, а может, и болезненная мечтательность.
Несомненно, внутренний его строй был не вполне обычного склада, хотя и присущий многим чутким, впечатлительным натурам. И, несмотря на почти врожденную скромность, граничащую со стеснительностью, Витя старался казаться, когда этого требовали обстоятельства, общительным и даже волевым человеком, – что не всегда выглядело убедительным для окружающих, а тем более претило его натуре.
В тот год осень отметила свой приход тихой и ясной погодой. Впрочем, как это часто бывает в средней полосе, начала затем выказывать капризы изменчивым настроением, а однажды и вовсе надломилась, не оставляя малейшего намека на погожие и благостные дни. С раннего утра небо стянуло плотной завесой низко бегущих облаков, а в воздухе повеяло холодным дыханием позднего октября с легкой моросью, – то самое сочетание, дающее пронизывающую до костей промозглость, типичную для этого времени года. Природа, казалось, сама была не рада такой перемене, и всё вокруг: деревья, улицы, случайные прохожие – стало блеклым, унылым, отчужденным.