Из чаши

Приговоренный человек сидел привязанный к креслу, а кресло находилось в старом автобусе, лежавшем без колес среди мусора и чахлых деревцев. Главарь небольшого отряда поднялся по скрипучим ступенькам, прошел в салон, по ходу раздавив пустую жестянку на полу, и снял с головы жертвы мешок.

– Будешь убивать? – глухо спросил приговоренный.

– Увы, да, – тихо ответил боевик, – если ты, конечно, не оставишь мысли о подготовке и не улетишь ближайшим рейсом. Ты это сделаешь, если тебя отпустить?

Человек в кресле помолчал, глядя в запыленное окно автобуса. Там была грязная серая дымка, на уцелевшем стекле кто-то давно вывел пальцем значок любви, сердце со стрелой. Кто-то позже, но все равно давно пририсовал пальцем к сердечку «= туфта».

– Нет, – ответил приговоренный, вновь посмотрев в лицо главаря, – блин, никогда бы не подумал, что у меня хватит принципов отказаться уйти сейчас ради правды.

– Ты уверен в своем выборе?

– А ты?! – срывающимся голосом воскликнул пленник. – Ты уверен, что мы дальше сможем жить так? Что ничего нельзя менять?

– Слышал про Вавилонскую башню? Не кажется, что ваша затея куда хуже, если смотреть с точки зрения порядка?

– Порядка нет. Ты его искал, я знаю, ты много всякой дряни натворил, надеясь, что в конце у тебя будет какая-то награда, справедливость. Но факт в том, что ни Конгресс, ни Доминиканцы – никто не живет по заповедям. Никто не хочет жить по заповедям. Порок – это их цель, хаос – куда они идут. Все мы. И если нам не удастся сделать чудо сейчас… ну, куда уж хуже? Тогда башня рухнет на нас, и так нам и надо. Это событие должно рано или поздно случиться, его не остановить, пристрелив меня!

– Ты считаешь себя вправе решать, что должно произойти?

– Я не вправе решать ничего. Я попытался приблизить пришествие, но теперь мое дело сделано. У меня к тебе просьба. Мне страшно сейчас. Сделай быстро и неожиданно, чтобы я не успел понять.

– Хорошо. Это честная просьба. Ты не хочешь помолиться?

– Я уже успел, пока сидел в мешке… Я же не строго соблюдаю каноны, помнишь?

– Ну да… полагаю. Иначе бы ты тут не сидел.

Пленник еще помолчал, затем вдруг прерывисто вздохнул.

– Я не думал, что буду умирать так. В этой забытой земле. Возле заплеванного окна, под которым предавались пороку.

– Смерть везде одинакова. Я видел. Что в шелках, что в хламиде, это всегда страшно. Даже на людном поле боя каждый уходит из жизни будто бы одиноким. Ну, это всего лишь шаг. Первый и трудный. И ты пойдешь дальше.