О, знаю, знаю, все мираж…
Александр Кушнер
ТАПКИ
Понятия не имею, откуда у отца взялись эти монстры в резиновом обличье. Он называл их тапками, хотя по сути это было что-то наподобие гигантских галош с толстым слоем меха внутри. Думаю, их принесли сектанты, которые вечно ходят по домам в поисках новых адептов. Отец жил один. К людям, особенно незнакомым, он относился с подозрением. Однако сектантов почему-то впустил. На роль адепта отец не годился, говорить о боге с ним, человеком коммунистической закваски, было бессмысленно. Сыграло ли роль отцовское обаяние, несуетное, как тёплый осенний вечер, или сектанты прониклись жалостью к одинокому пенсионеру, только они стали навещать отца регулярно. Дальше – больше: к праздникам приносили бесплатные продукты, даже вещи. От дармовщинки отец не отказывался. Правда, говорил, что от сектантской еды у него болит желудок. «Они специально меня травят, хотят завладеть квартирой…» «Пап, перестань!» – морщилась я. Отцовская паранойя бесила. Я постоянно носила отцу продукты, представляю, что звучало за моей спиной.
А тапки отец полюбил. У него вечно мёрзли ноги, и галоши-тапки стали настоящим спасением. В больницу он тоже поехал в них. Но там вдруг засомневался. «У меня в них не слишком большие ноги?» Я только хмыкнула: похоже, мой восьмидесятипятилетний папочка собрался охмурять молоденьких медсестёр. Хотя тапки действительно были огромными. Сейчас, по дороге в больницу, я подумала, что их надо обязательно забрать. И сразу про это забыла, глядя в окно такси на кишинёвские улицы, изрядно поеденные густым туманом.
Отец умер двадцать второго февраля. Из больницы, где он лежал, мне позвонили рано утром. Звонивший представился дежурным врачом, он и сообщил. Я машинально отвечала на соболезнования, в то время как мысли крутились вокруг двух слов: «инсульт» и «кома». Уже сидя в такси, подумала, что голос врача звучал как-то неуверенно. Наверно, молодой, не привык сообщать о смерти. Он действительно оказался молодым. Высокого роста, с тугими завитками чёрных волос и по-цыгански яркими глазами, для вестника смерти мужчина был слишком красив. Но весь его вид – мимика лица, даже наклон туловища, вызывавший ассоциации с плакучей ивой, – выражал такое явное сочувствие, я сразу простила эту неуместную, полную жизни красоту.
