Под тиканье часов, под далёкий колокольный перезвон, под дребезг трамвайных стёкол, он потянул край одеяла. Коснулся шершавыми губами маленькой ямки в окружении выгоревших до прозрачности волосков. Нежную кожу, уютно смятую со сна кольнул щетиной. Она потянулась, выгнулась, пустила крепкую руку под спину.
– Доброе утро, – улыбнулся он в её пушок.
– Доброе утро, – запустила она пальцы в его ёжик. – Мне слишком хорошо с тобой.
– Это как?
– Как расшитая узорами петля. Как отравленный, но очень вкусный кофе.
– Я тебя не понимаю, прости, я не очень умный, – он пожал плечами и поцеловал родинку под левой грудью.
– Ты душишь меня своей любовью. – она перехватила его руку и прижалась щекой к сбитым костяшкам. – Я задыхаюсь от неё и скоро задохнусь совсем.
– Мне уйти? – сморщенный лоб и грустные его глаза в ложбинке между холмиками её груди рассмешили.
– Не смотри на меня! – она вжала его голову в солнечное сплетение, туда, куда больнее всего бить. – Я неумытая и ненакрашенная!
– Я больше всего на свете люблю смотреть на тебя, неумытую и не накрашенную, – прогудел он ей в живот. – Я бы сам не давал тебе умываться и краситься, но ты отказываешься выходить такой из дома. Мне уйти? Я не хочу, чтобы ты задыхалась.
– Ты всё равно не сможешь. И я не смогу. Это безнадёжно.
– И что делать?
Она округлила глаза и сказала зловещим шёпотом:
– Смотреть завороженно и не отрываясь, как я умираю.
– Хорошо, – сказал он. – Сделаю кофе.
Пока он варил кофе, она положила на лицо подушку и училась дышать сквозь неё. Получалось плохо. Совсем не получалось.
***
Полгода назад он шёл с тренировки, а она лежала на обочине дороги. Сначала показалась кучей мусора, потом бомжом, потом алкашкой, потом показались стройные красивые ноги в порванных чулках, и он понял, что был неправ. Сидя на корточках, он нащупывал пульс, а она молчала, пока он не достал телефон.
– Не в полицию, – попросила она и закашлялась. Тонкая струйка крови потянулась в траву из разбитого рта.
– Что? – не понял он.
– Не звони в полицию, – повторила она, – и в скорую не звони. Пожалуйста.
Силы кончились, она уткнулась в траву лбом и замолчала.
– Алкашня, – радостно сплюнула проходившая мимо бабка, давно сменявшая свою жизнь на чужие.
Ему было плевать. Он закинул сумку с мокрой от пота формой за спину и поднял её на руки. Она застонала, обхватила его шею, доверчиво ткнувшись лбом.
