Валенсия, обитель Сан-Джерони, 1670 год от Рождества Христова.
На уединенной горе, будто являясь ее гармоничным продолжением, возвышался величественный, каменный замок. Одна из его четырех сторон смотрела на невысокие холмы, поросшие лесом, над которыми голубело полуденное небо. Укрепленные контрфорсами стены серого кирпича, с узкими, длинными проемами для окон, поражали своей неприступностью. Но внутренний дворик, на удивление, казался слишком маленьким и тесным. К нему примыкала трехъярусная колокольня. Остальное убранство монастыря, лишенное роскоши и изысканности, говорило само за себя: живущие здесь, давно отказались от всего мирского.
На каменной скамье, нагретой солнцем, расположились двое. Один из них – аббат-настоятель, сухощавый, пожилой мужчина, с лицом, несущим на себе отпечаток смирения. Второй не принадлежал монашескому ордену и был еще довольно молод. Но это впечатление сразу терялось, как только собеседник встречался с ним взглядом. Глаза выдавали в молодом человеке его истинный возраст.
– Мы не требуем от своих монахов радикального аскетизма и постоянного сражения с собственной плотью. Наш устав выдержан в духе умеренности и предназначается скорее для тех, кто лишь только ступил на путь воздержания. Братья должны беспрекословно подчиняться настоятелю и не покидать стен монастыря, – звучал тихий голос аббата. Гость согласно кивал. На его лице блуждала странная улыбка.
Их беседу прервал появившийся во дворике монах-госпиталий и мужчины прекратили беседу.
– Он проснулся и ждет вас, – слегка поклонившись, сообщил монах, обращаясь к гостю. Тот сразу встал со скамьи и чуть одернул удлиненную куртку черного бархата. Его рука задержалась на поясе, где должны висеть ножны. Он на секунду напрягся, потом, словно что-то вспомнив, расслабился. Заходить в обитель с оружием, было строжайше запрещено.
– Идите сын мой, – аббат поднялся следом. – Брат проводит вас, – настоятель обители вновь заглянул в глаза гостя, безуспешно пытаясь разгадать тайну, скрывавшуюся в глубине черных зрачков.
Келья была небольшой. Крохотное окошко под самым потолком давало достаточно света, чтобы увидеть убранство комнаты, состоящее лишь из деревянного ложа, табурета и большого распятия, висящего у изголовья.
На кровати, укрытый тонким шерстяным одеялом лежал граф Эльде. Он был худ и изможден, но не болезнью, а старостью. В глазах светился ум. Когда дверь, тихо скрипнув, открылась, и в проем, нагнув голову, вошел мужчина, что недавно беседовал с аббатом во внутреннем дворике монастыря, старик приподнялся со своего ложа.
