Я не помню жизнь без музыки. Она сопровождала меня с самого рождения. В ту самую секунду, когда доктор поднял новорожденного меня над головой, как Симбу1, чтобы предъявить миру, родовая палата была наполнена чарующими звуками песни. Не только моим первым криком, но и волшебными нотами, из которых ловко складывалась мелодия. Я бы сам никогда не вспомнил, спасибо маме, которая годы спустя напомнила мне. Это были «Queen» с их классической «Богемской рапсодией», тот самый странный момент с оперной вставкой из-за которой в околомузыкальном мире было так много споров. Музыка разливалась по палате, качала на волнах, подхватывала дивными голосами, вопила из динамиков почти на всю громкость. Она же и заглушила мой первый крик, вдруг скакнув на высокую «си» и перейдя в тяжелое гитарное рок-соло.
Акушерка, прижав меня к груди, осторожно передала на руки маме, а сама отошла и продолжила восторженно слушать песню, отбивая в такт ногой.
С того самого дня музыка стала неотъемлемой частью меня. И где бы я ни находился, куда бы ни шел, куда бы ни бежал, летел или плыл, просто перемещался по горизонтальной поверхности без всякого смысла, она всегда звучала в ушах. Она стала мной, даже больше. Скорее, я стал ее частью. Частенько, по утрам, себя и всю свою человеческую основу я собирал из ее звуков, совершенно растворяясь в ней.
Кто-то там придумал, что в одной октаве всего семь нот, но я всегда был готов поспорить. Ведь кроме всем известных до, ре, ми, фа и так далее до следующей октавы, как и в спектре цветов – оттенков, существовали полутона. Надо было всего лишь суметь услышать их. Например, моя любимая нота «соль» содержала около ста пятидесяти полутонов, почти как розовый цвет, а жирная, насыщенная басами, особенно в низкой октаве «до», и того больше – как доминантный зеленый, что тремя сотнями оттенков может поспорить с любыми другими цветами богатой палитры.
