В сутану ночи облаченный парад планет над бренным миром
Вернет властителя на трон, объятый пламенным эфиром
Забытый враг сквозь тайный путь весь белый свет в ненастье ввергнет
И Солнце жадно пить начнет, пока светило не померкнет.
Но в череде бегущих лет копьё и меч не затупятся.
Навстречу давнему врагу в порыве гнева устремятся
Дракона два, что тьму миров лишь вместе смогут одолеть
Сломать печать, закрыть врата и с чистым сердцем умереть.
Всё началось с этого проклятого сна, с этого наваждения. Впервые Олаф увидел его на исходе осени, и с тех пор тревожные образы не покидали его ни на одну ночь. Олаф Тенкоррон – отставной гвардии капитан, в прошлом – командующий седьмым пехотным корпусом меледорской армии, а после – следователь сантрумской Управы Блюстителей, – не верил в предзнаменования, но отрицать очевидное было глупо. Кто-то очень хотел, чтобы он, уже немолодой ветеран трёх войн, последняя из которых – гражданская – казалось, забрала у него последние силы, покинул опостылевший город и отправился на запад разыскивать своего давнего товарища – единственного, кто мог истолковать ему смысл навязчивого видения. Образы были размытыми, перемежающимися: мечущиеся в огне тени, лязг стали, вопли и всепоглощающая тьма, которая расползалась подобно чернильной кляксе в синеве неба. И всё же было в этих видениях нечто общее: в неведомом лесу высоко над кронами деревьев возвышалось каменное сооружение, над которым распростёрся чёрный проём. Место было незнакомым, постройка была охвачена пламенем, а перед ней виднелась чья-то фигура. Олаф звал её, тянулся к ней, но никак не мог догнать. Казалось, что незнакомец стоит на месте, и в то же время он неумолимо отдалялся от анкиллирца. Он оборачивался лишь в последние секунды сна, и тогда Олаф мог разглядеть его лицо, прежде чем проснуться в холодном поту. Это был Иарон Меодвир.
* * *
Улица тонула в гомоне толпы, не смолкавшем ни на минуту. Туда-сюда сновали торговцы, ремесленники и прочий люд. Уличные артисты теснили друг друга. Толпа, влекомая ими, так плотно облепила величественный собор, что его подножие казалось живым. Зевавки с удобством устроились на широких ступенях, а кому-то даже удалось проникнуть внутрь. Музыкантов собралось с полсотни, но все они играли слаженно один и тот же мотив, который с лёгкостью воспарил над гомоном толпы и разнёсся по вечернему городу, стремительно погружавшемуся в сумерки. Этой светлой мелодии, пророчествующей возрождение, вторил стройный церковный хор, и песнь их восхваляла Вантермалию – День Принятия. Эта традиция возникла во времена, когда народ Телаурата получил шанс на искупление и влился в лоно Священной Церкви. Для суртов это был день освобождения от тёмного прошлого, довлевшего над ними долгие века. Население столицы было охвачено радостным волнением.
