Мало кто сомневался в скорой смерти Эрбина Гавальдо. Сознание покинуло его, избавив от жестоких мучений после того, как нарастающее удушье и страшные судороги сделались нестерпимыми. Неожиданный припадок случился в дороге и застал скакавших рядом с ним спутников врасплох, которым ничего не оставалось, как доставить бесчувственное тело своего единомышленника в лекарню близлежащего города. Позже стало понятно, что известный всему королевству просветитель был отравлен редким ядом в харчевне постоялого двора, где ночевал накануне. Паломничество Эрбина по самым отдаленным уголкам родного края, где местные жители оказывали ему радушный прием, уже давно раздражало известного своей злобной завистью и изощренным коварством монарха. В последнее же время оно все чаще становилось причиной неприкрытого гнева со стороны самодурствующего короля Спациана и его погрязшего в роскоши окружения, готового уничтожить каждого, кто осмелится прямо говорить о разграблении ими государственной казны. Поначалу придворные клевреты пытались всеми правдами и неправдами оболгать, смешать с грязью и выставить в дурном свете имеющего смелость предельно откровенно говорить с земляками просветителя, однако многочисленные потуги казнокрадов раз за разом проваливались самым позорным образом, что приводило их в бешенство. Мастерски состряпанные наветы отскакивали от Гавальдо оброненным на дощатый настил горохом, отчего у многих создавалось впечатление, будто он находится под небесным покровительством. Такой расклад выводил из себя изворотливого Спациана, сохраняющего власть только благодаря поддержке тех, кому дал право запускать руки в мошну королевства. Взаимная круговая порука позволяла монарху вместе с приближенными творить любые бесчинства, оставаясь при этом безнаказанными.
По заведенной издревле традиции никто, включая властителя, не мог самовольно распоряжаться собранными с купцов, ремесленников и крестьян деньгами, которые обеспечивали нерушимость государственных границ, а также защиту и справедливость каждому поданному короны. Именно поэтому злопамятный и трусливый самодержец небезосновательно разглядел в своем обаятельном антиподе Эрбине, прознавшем о темных делах правящей верхушки, угрозу личной власти, что в итоге заставило его дать отмашку на устранение любимого народом трибуна. Коварство умысла заключалось в том, что смерть просветителя должна была выглядеть хоть и скоропостижной, но вполне естественной, вызванной острым припадком неведомой хвори. Сам же Спациан присоединился бы к многочисленным скорбящим, одновременно чужими устами обвиняя в безвременной кончине трибуна его ближайшее окружение, с которым намеревался разобраться чуть позже.
