Заканчивался август 1973 года.
Николай возвращался из клуба по пустой ночной улице родной деревни. Шел не спеша, внимательно поглядывая под ноги, чтобы не свалиться. Фонарик он забыл. Совсем из головы вылетело, что возвращаться домой ему придется ближе к полуночи. Сегодня в клубе крутили новое кино, комедию какую-то. Почему какую-то? Да Николай толком и не смотрел на экран. Он любовался Катькой Семеновой. Нравилась она ему, а он ей нет. Катьке нравился Степан, паренёк с горой мышц, который был старше Николая аж на восемь лет. Так и есть. Недавно Степан справлял свое двадцатипятилетие. Хоть и женат был Степан, но Катька всё равно на него глазела. В общем, как всегда в этой жизни. Степан любил свою жену, Катька – Степана, а Николай – Катьку. Запутаешься.
Николай остановился, заметив на небе яркий метеорит. «Эх, – вздохнул он. – Не успел желание загадать. Вдруг бы сбылось». Конечно, у него было только одно желание – быть рядом с Катькой. Чтобы Катька в него ну хоть немножечко влюбилась.
Когда до дома оставалось метров двести, Николай вдруг услышал впереди какую-то возню и тихий смешок. «Кто бы это мог быть в такое время?» – подумал Колька. Он пригляделся и увидел в темноте чуть различимые три мужские фигуры. Один пытался встать с земли, но двое не давали ему это сделать. Едва человек поднимался на ноги, как двое дружно его толкали, хихикая. Человек вновь падал на землю, и снова пытался встать. «Пьяные, что ли? – подумал Колька. – Да что-то не похожи на пьяных. Да это же Васька с Мишкой. Ну точно, они и есть. А на земле кто? Что-то я его не узнаю».
Васька с Мишкой были первые хулиганы на деревне. Хоть и было им обоим по шестнадцать лет, но кровушки у жителей они уже попили. То траву возле деревни подожгут, то корову с фермы уведут, а то и стекло у магазина разобьют. Ну а что вы хотели. У одного отца нет, у другого есть, да и тот пьяница. Отбились ребята от рук родительских. Не углядели матери. Теперь вот над прохожим издеваются. Правда, и у Кольки не было отца, он жил с матерью и дедом-инвалидом, но у него почему-то не появлялось желания жечь траву и бить стекла, и уж тем более издеваться над беспомощным стариком.
