Ностальгия возвращала меня в шестидесятые годы прошлого века. Лето было жарким и душным. Светило яркое солнце. Пышная зелень вековых дубов слегка колыхалась на ветру. Дорожки в парке были посыпаны песком, на клумбах цвели красные настурции, а вокруг небольшого прудика стояли свежевыкрашенные скамейки.
Главной достопримечательностью этого пейзажа была гипсовая скульптура красивого, белого оленя с огромными рогами. Олень смотрел с высоты холмистых гор на текущую внизу реку.
В беседке-ротонде с зеленой крышей и массивными колоннами, расположенной на месте бывшей усадьбы графини Голицыной, сидела пожилая особа и читала книгу. На ней была темная юбка и светлая блузка с рюшами, седые волосы были забраны в пучок, а на кончике носа сидели круглые очки. Маленькая девочка прыгала вокруг беседки с тряпочным сачком, наблюдая, как бабочки перелетают с одного цветка на другой.
Пробегая по песчаной дорожке, мимо заворожившего меня оленя, я услышала фразу: «Тата! Тата! Иди скорей ко мне!», и маленькая девочка с сачком направилась в сторону ротонды.
Мне было лет пять, наверно столько же, сколько взбегающей по каменным ступенькам Тате в голубом платье, белых носочках и панаме.
– Смотрите, какой красивый Олень. Прямо, как настоящий, – сказала я, повернувшись в сторону беседки.
– Он лучше. Он фундаментальный. Идеальный. Как- Герой романа, – произнесла пожилая особа, посмотрев на величественное животное.
– Герой романа… – повторила я, не понимая, что это означает, раскрыв рот от удивления, наблюдая за потоком разноцветных бабочек, вылетавших из-за гипсовой скульптуры, которых, как мне казалось, выпускала появившаяся внезапно и растаявшая потом в воздухе прекрасная дама в кринолиновом платье, взмахивая белой розой в руке, как волшебной палочкой.
Было светло и безоблачно, фонари были круглыми, по Арбату ходили круглые троллейбусы, женщины носили круглые прически с названием «хала», Большой театр казался большим, а в Цирке на Цветном бульваре клоуны смешили всех до слёз. Телевизора в доме ещё не было, но были любимые родные, и оставшаяся где-то там теплота.
Ах! Моя тётя! Какой она готовила борщ с пампушками. А её муж – Лев Петрович, со звучной фамилией Ревва. Тучный, но импозантный, всегда надушенный и гладко выбритый. Чудные люди, невероятной доброты, проявившие заботу о многих нуждающихся. Но, увы, они были бездетны. Поэтому трепетно относились к нашей семье, оберегая моё сверхмерное любопытство от вторжения безнравственности. Им были чужды алчность и чёрствость. Они запускали в мой формировавшийся ум мощные заряды благородства, чести и достоинства. Это не всегда вызывало у меня нужные реакции. Временами мне казалось, что яркая вспышка моих положительных эмоций, прежде всего, исходила из моих внутренних потребностей, а не в результате положительного влияния любимых мною родственников.
