СИТЦЕВОЕ СЧАСТЬЕ ЛЕЙЛИ ЗАБАВИНОЙ
Если честно и очень внимательно задуматься, то становится очевидным, что всякий поэт состоит не только из собственных стихотворений, но прежде всего из нескольких, я бы сказал, особенных строк, оставленных им миру, да таких, что мир на них зиждется.
В своё время писатель-публицист И.М.Соловьёва верно выразила это одной лишь фразой «поэзия одной строки…», определив тем самым наиглавнейшее место поэтической строки во всём творчестве подлинного мастера.
Признаюсь, что углубляясь в поэзию Лейли Забавиной, я искал именно такие строки. То, что стихи её объёмные, искренние, трогающие душу – вне всякого сомнения, но мне нужна была строка особая, строка – живой нерв, держащая весь строй и смысл того, что поэтесса выносит из глубины своего сердца. И я находил! Почти в каждом её настроении, а именно так можно и нужно называть стихи Лейли, присутствует подобная строка-ключ, ради которой стихи и пишутся. Итак, начну!
И почему влюбленные молчат,
Когда у них целуются ладони.
И снова:
Одни – беду несут, как милость,
Другие – дар, как наказанье…
Вот она, та самая строка, те вещие строки, которые открывают читателю дверцу к источнику поэтического сердца, а это означает, что написавший их человек, состоялся и понимает для чего, а главное ради кого он взял лист бумаги и перо, получив доступ к поэтическому пространству. А дальше…
Я каждой клеткой и каждым вдохом,
Любовью верю – я верю Богом…
Браво, Лейли! От веры в Бога, через веру Богу, поэтесса выходит на уровень «верить Богом» и это откровение, настоящая литературная удача. Душа Забавиной расслышала и развидела то, как происходит таинство веры и сказала об этом так, как может сказать только поэт любящий: верить не просто, а самим Богом, когда дальше только тишина и молчание любящего сердца.
Лирика Забавиной естественна и проста, словно бы писалось всё под диктовку собственной души, переживающей мгновения подлинного счастья, когда печаль превращается в тишину, а грусть в молчаливое благостное ожидание, соединённое с надеждой. Иначе невозможно, иначе никак! А потому читаем мы снова и снова обращение любящей и любимой женщины к человеку, к миру, к Богу, но теперь уже с этой изумительной строчкой подлинного мастерства:
