Он бежал, внимая стенаниям предков, что теснились в глубинах Излома. Бежал, оставляя позади предателей. Друид, обманутый братьями – южными жрецами, возжелавшими принести его в жертву Рогатому. Его! В чьих жилах текла смолянисто-черная кровь древнего дуба. Густая, вязкая, крамольная, не чета той пресной синевато-алой жиже, наполнявшей нынче молодые и до беспредела лицемерные деревца.
Над головой, среди высоких зазубрин, мрачнело небо. Близок Самайн, возвещавший Смерть Лета. Вот-вот лопнет защитная плева, что скрывает мир живых от мира мертвых… и тогда полезут, попрут все кому не лень. Высшие и низшие, безобидные и мерзопакостники, но скверны конечно больше. Грядет холод и ночь. Без луны, без звезд. Без надежды на спасение, если он не успеет…
Друид втянул носом едкую лесную прелость, навеянную мхами и плесенью. Сколько еще оставалось до Прародителя, он не ведал. Тот непрерывно менял местоположение, прятался. И чему уж дивиться. Многие хотели разжиться им: кто хапнуть силы побольше, чтоб на полвека вперед хватило, кто веток на посохи нарубить, а кто и вовсе спалить, принося очередную жертву алчущим богам.
– Вир… долго еще? – задыхаясь, спросила Лерия.
Девчонку он подобрал на опушке, неподалеку от священной рощи северных жрецов – исхудалую, истерзанную, обреченную на смерть. Она сидела под стройным деревом боярышника – точно опьяненная – а злыдни-корни высасывали из ее запястий ароматную юную кровь, наливая ягоды пунцовым цветом. Испытание она не прошла, теперь ее не примут… в друиды. Точнее, лже-друиды. Ведь таких, как он, больше по эту сторону мира не было.
– Молчи, – ровно ответил Друид, давно овладевший искусством смешивания – его дыхание настолько сплелось с дыханием самого леса, что он больше не чувствовал, как легкие наполняются воздухом.
Друид резко остановился. Плечо ему кольнула холодная еловая лапа. По щеке скользнуло влажное липкое месиво – на ветвях гирляндами висели еще свежие внутренности. Кишки да печенки покорных дев, отдавшихся на заклание Рогатому Богу.
– Отдохни в моей тени, – молвило подлое серебристо-зеленое создание.
– Сгинь! – шикнул ей Друид.
Ель не преминула убраться с пути, отвергнутая словом правды, словом, против которого не попрешь. Друид умело выдергивал из глубин вековой памяти пучки образов, слов, фраз, ибо хранил знания своего народа. Не высеченные ни на одном камне, не рассказанные, не переданные… пока. Среди прочих жрецов, обретших душу животную, не растительную, не было ему покоя, не взлюбили его. И жертв хотели кровавых, плодов земли казалось им мало. К тому же знал Друид то, что не положено другим. Люди завистливы, люди коварны, а жрецы —лже-друиды – и того хуже.
