1.
Письмо от сестры Поленьки неделю лежало на столе. Максим всё откладывал, боялся: больше года не приходили вести, и вдруг – конверт. Серый, замусоленный, прошедший через много рук, сколько дней оно бродило по свету? Казалось, открой – и узнаешь. Да в том-то и дело, что знать не хотелось.
Маменьки Глафиры Фёдоровны с полгода как не стало. Поля уехала в ссылку за непутёвым мужем-революционером три года назад. Отца, Петра Никодимовича, и вовсе юноша не помнил. Опустел дом Горельских. Замкнулся Максим Петрович в себе, привык к одиночеству, от людей, от жизни стал прятаться. И вдруг – конверт. Была-не была, решился. Вскрыл. Выпало несколько листочков дешёвой бумаги без следов перлюстрации. Да и сам конверт без штемпелей, значит, письмо передали с оказией: кто-то из ссыльных возвращался, возможно, нелегально, из Сибири в столицу. Ах, поморщился Максим, право слово, Поленька, ну зачем всё это теперь, когда и матушки больше нет, и порадоваться некому весточке. И всё-таки он стал читать ровные строчки. Сестра писала, что нынче страшное случилось у них: в конце июня взрыв произошёл, да такой, что думали – конец света пришёл. Стёкла в домах вылетели, на ком из людей и одежда загорелась. Гром, пламя, словно сам Диавол спустился к нам колеснице. После в небе облака появились странные, и шар то ли белый, то ли золотой пролетел над тайгой и упал где-то в тунгусских болотах.
«Только потом ровным счётом не случилось ничего, Максим Петрович. Головы поболели у нас, видно, мигрень. А через месяц слухи пошли. Будто местные, эвенки наши, стали находить вещества странные, то ли шарики, то камушки. И лечебные они. Руна на них, надписи, то есть. И вроде знают, где упало то тело небесное страшное, а скрывают место. Мол, священное. Я вот что подумала, братец: не приехать ли тебе к нам? Для маменьки взять чудес, чтоб сподобилась она выздороветь?» – Максим уронил письмо. Он же вроде сообщал Полине о смерти матери. Что ж сестрица, запамятовала или что? Глянул в окно. За стеклом небо серое, дождь третий день. Тоска. Поеду! – твёрдо решил. Ничего, что письмо июлем 1908 года датировано, а на дворе уж давно девятый. В Петербурге он устал, устал, делать нечего. Какая разница, где сгинуть, в лесах сибирских неведомых или в стенах каменных от печали.
