Соло в ночи
Я ехал скорым в Москву из Волгограда. Вот уже стало темно, и все пассажиры, как бы сказать, – угомонились. Разложили вещи, выпили чай, немного пообщались и улеглись. У меня были ночи, когда я не спал совсем, вроде ничего и не болело, и ничего тревожного накануне не было, а не спал и всё.
В эту ночь тоже не спал, но лежал тихо. Вдруг я услышал пение, которое доносилось из коридора. Пел мужчина, голос был бархатный, приглушённый, проникновенный. Я сам когда-то в молодости играл на баяне, музыку подбирал по слуху, а ноты сам освоил значительно позже, слух у меня был, и я сразу определил, что певец поёт правильно, как бы сказали, классически, не изменяя в песнях ни одной ноты.
Я слушал певца и молил Бога, чтобы тот пел и пел. Время было около часа ночи, во всех купе было тихо, может быть, люди спали, а может, слушали. Обычно если в коридоре или купе кто-то шумел, то быстро пассажиры на это реагировали, а тут могильная тишина, даже на стоянках в наш вагон никто не садился.
Он пел все песни 60–70-х годов, совсем забытые нами, были песни и лагерного характера, но культурные. Так продолжалось часа полтора. И когда он запел песню «Сиреневый туман», так как мы пели раньше, я её тоже играл на баяне, я спустился с полки и вышел.
Через два купе перед открытым окном стоял мужчина, седая голова, высокий, видно, в молодости был очень красивый, это сразу было видно, очень ухоженный. Я подошёл и стал тоже смотреть в окно молча. Мужчина пел и смотрел на меня через отражение в стекле. Так мы стояли минут тридцать. Мужчина перестал петь, может, песни кончились, может, душевный порыв иссяк, а может, моё присутствие нарушило его состояние.
Он повернулся ко мне и сказал:
– Нахлынуло что-то.
Я сказал, что немного понимаю в музыке, сам играл.
– У вас голос очень хороший, завораживающий.
Мужчина сказал:
– Я знаю это, послушали бы вы меня лет тридцать назад, только оценить было некому тогда на зоне.
Я смотрел на него вопросительно, а он продолжал:
– Да-да, на зоне, где я провёл много лет за спекуляцию. Надо было троих детей кормить, а жена была при смерти, вот всё и завертелось в этом котле. На зоне я пел, играл на баяне. Начальник даже говорил: «Тебе бы на большую сцену – голос у тебя штучный». После освобождения жизнь была осторожной очень, боялся многого, драк, ссор и т. д. Казалось, что я живу, как в песне поётся, с одним крылом – вроде и птица, а не могу летать – надорвалось во мне всё.
