Ночь, когда она исчезла

Ребенок начинает хныкать. Ким все так же неподвижно сидит в кресле и задерживает дыхание. У нее ушел почти весь вечер на то, чтобы уложить малыша спать. Сегодня пятница, знойный вечер середины лета, и обычно в это время она бы зависала где-нибудь с друзьями. Одиннадцать часов: она сидела бы в пабе с последней кружкой пива, перед тем как пойти домой. Но сегодня она в спортивных штанах-джоггерах и футболке. Темные волосы собраны в пучок, контактные линзы сняты, на носу очки, а на кофейном столике стакан теплого вина, который она налила себе раньше, но так и не успела выпить.

Она пультом уменьшает на телевизоре громкость и снова прислушивается. Да, это они, самые ранние признаки плача, этакое сухое зловещее кряхтение.

Ким никогда особо не любила младенцев. Нет, ей нравились ее собственные дети, но их ранние годы стали слишком жестоким испытанием для ее нервов. С той самой первой ночи, когда оба ее ребенка, не пробуждаясь, спали до утра, Ким очень высоко – возможно, чересчур высоко – ценила непрерывный сон. Обоих своих детей она родила молодой, и у нее было достаточно времени и места в сердце для еще одного или двух. Но перспектива бессонных ночей поставила на них жирный крест. Все эти годы она всячески оберегала свой сон – с помощью масок для глаз, берушей, спреев для подушек и огромных ванн с мелатонином, которые подруга привозила для нее из Штатов.

А потом, чуть более года назад, ее дочь-подросток, Таллула, родила ребенка.

И вот теперь в свои тридцать девять лет Ким уже бабушка, и в ее доме вновь появился плачущий ребенок, появился слишком скоро, чересчур скоро после того, как ее собственные дети перестали плакать по ночам. И хотя это произошло лет за десять до того, как она была бы к этому готова, рождение внука стало благословением, ежедневным благословением.