Старый Тятя срубил младшенькому Ване избу, прилёг на лавку, дух перевести, да так и помер. С топором в руках, а руки на груди. Хоть и покойник, а крепко топор держит, еще и бородой к себе прижимает.
Потягали сыновья топор – крепка отцовская длань даже мертвая – вытянуть не могут. Жалко топор, но не ломать же Тятьке пальцы – так в домовину и положили, с топором.
А Тятькин дух, как вышел из тела, так и ахнул с досады: «От же дурни – топор хоронят!» Заметался по хате, запричитал: «Да что же это деется! Так они дом по миру пустят! Помогите, боги земные и небесные!».
Так его и заприметили – хозяин, домовит – быть тебе домовым. Дух Тятькин остался подле родного младшего дитятка и был назначен домовым в новую избу, Тятькой же справленную.
Тятя явился миру домовым ночью за перегородкой, за печью мохнатым шерстянным комом упал на пол, словно мусор за голбец смели. К утру он уже не только вошкался за печкой, но вовсю топал маленькими ножками по полу. К обеду подрос до пояса взрослому человеку, а к вечеру вымахал в подростка с лохматой гривой.
Лысый и хворый к смерти, Тятя наслаждался и сильным молодым телом, и лохмами на голове. Невидимый людьми, носился по двору, нырял в овин, пугая тихого овинного, и на гумно.
На гумне он этих двоих молодок и увидел. Гнали скотину по кругу, наяривая ребра пятками, аж бока у быков в пене. Скачут на загривках, вцепились в холки и хохочут обе, друг на дружку глядючи.
Тут Тятя подхватил хворостину, да перетянул одной, что была ближе, через голову по спине, та аж с вола свалилась от неожиданности.
– Оставь скотину!
Первая хохотушка перекувыркнулась, вскочила на ноги, заплясала по гумну, одной рукой корча Тяте фигу, а второй пытаясь дотянуться до обожжённого ударом места спины.
А вторая от смеха тоже упала на пол – ну дуры дурами.
Звали их Шиша и Кика – обе молодые кикиморы. Волосы всклокочены, сиськи распирают сарафаны, глаза горят – огонь-молодки.
Ушибленная Кика выступила вперёд:
– Ты чё дерешься?
– А ты не замай.
– А тебе-то какое дело? Чай не твоё добро, милок.
Тятя засопел:
– Моё будет… К ночи уже… Домовым я тут поставлен.
Шиша тряхнула рыжей гривой, вступилась за товарку, уперлась тугой грудью в Тятю:
– Так-то лишь к ночи, а пока, значит, ничьё.
Тятя задумался, чтобы ответить наглой рыжей, когда за спиной деликатно кашлянул овинный.
