– Ты часто смотришь на ночное небо.
– Иногда.
Он подошел к ней, стоящей на балконе и задумчиво поднявшей глаза к темной дымке наверху, накинул на плечи тонкий плед и обнял.
Потом она расскажет. Как когда-то, еще в детском садике, нежно огибали ранимые, острые углы детской души. Как воспитатель, добрая, мягкая женщина, голосом, почему-то проникающим в самую глубину, рассказывала, что люди, уходящие из мира, который рядом, превращаются в звездочки на небе.
Как обрывки памяти выхватывают из детского прошлого, когда тебе еще нет даже семи, картинки то в цветастых, то в серых тонах.
Как быстро мама, еще такая звонкая, юная, молодая, в ярком, белом сарафане с красными маками, подхватывающая ее на руки и кружащая вокруг до оглушающего визга, до летящего навстречу солнца и прикосновений теплого ветра в волосах, – как быстро мама стала совсем другой.
Как подолгу она стала оставаться в своей комнате. Одна. Как временами ее увозили, и было видно из окна, как ей помогали дойти до машины, а через несколько дней она возвращалась, и только на одну улыбку для дочери у нее и оставалось сил. Как несколько раз в квартире были посторонние – врачи, так почему-то грустно и виновато бросающие взгляды на маленькую девочку, то стоящую в дверном проеме, то молча сидящую на краешке кресла.
Как однажды ночью она вдруг проснулась и, не надевая тапок, босыми ногами, тихонько зашла к маме в комнату, подошла к кровати и обхватила ее лежащую вдоль тела руку своими маленькими ладошками. И как в полоске луны на ее лице она разглядела одну капельку, которая бежала по щеке.
Как, вернувшись из садика на следующий день, она уже все знала. Как долго стояла в пустой комнате. Как заходила, заглядывала туда снова и снова в надежде, что все вернется. Что мама вернется. Даже – пусть не будет больше никогда того искрящегося солнца, того ветра в волосах и заливистого смеха. Пусть никогда не будет.
