Дикая тишина

The shell must break before the bird can fly.

The Promise of May, Alfred, Lord Tennyson

Чтобы птица смогла полететь,

должна расколоться скорлупа.

Альфред Теннисон, Обещание весны

I can hear the voice, but I don’t know what it’s saying.

Somewhere deep in my brain,

a noise between the rush of blood and electrical

charges, a sound, or is it

a feeling?

It’s dark and low, a voice like a hum of words

rising from a hundred throats,

or the beat of a drum in tune to feet on hard earth,

or one bird call

long and low at dusk as the light dips below

a ridgeline

and the land becomes blue.

Я слышу голос, но не разбираю, что он говорит.

Где-то в самой глубине мозга

шум – что-то среднее между пульсацией крови

и электрическим разрядом, звук это или

чувство?

Глухой и низкий голос, подобный гудению слов,

поднимается из сотен глоток,

или стук барабана в такт шагам по твердой земле,

или птичий крик,

протяжный и тихий, раздается в сумерках, когда

свет уходит за кромку скал,

и суша становится синей.

Вообще-то перед рассветом первого января нового года я должна была спать в своей кровати, как все нормальные люди, а не стоять на промерзших камнях на вершине скалы. Но, открыв глаза в темноте зимней ночи, я ощутила все ту же тревогу, которая уже много месяцев не давала мне спать, услышала тот же шепот в ушах, и мне пришлось встать и пойти…

…по глухим узким улочкам Полруана, где в домах были задернуты шторы и царил покой. Веселые толпы, фейерверки и шум исчезли. Вернулась темная тишина, ее нарушали лишь лужицы света от фонарей и ощущение, что где-то рядом движется река, широкая и глубокая здесь, в устье, увлекаемая вглубь материка силой прилива, мерцающая тысячей отраженных огней. На причале стояла всего одна лодка, якорная цепь натянута до предела, корма ритмично покачивается в стремительном течении, как рыбий хвост. Я миновала последний дом и вышла на открытое поле. Мне даже не нужен был фонарь. Я так хорошо изучила этот маршрут, что ноги сами привели меня к узкой полоске вытоптанной земли, которая петляла между камнями и кустами дрока вверх по грубо вытесанным в породе ступеням, направляясь туда, где суша обрывается в море и разбивается о густую черноту утесов далеко внизу. Дальше, мимо скрюченного боярышника, согнутого ветром по форме берега. Вверх по растрескавшемуся грунту, почти не видя собственных ног, через калитку туда, где заканчивается подъем и начинается ветер. Береговой линии не было видно, но я знала, что она передо мной. Чувствуя, как она убегает сразу в обе стороны, я широко раскинула руки и слилась с невидимой, выщербленной, такой знакомой линией, мое дыхание превратилось в ветер – и я вместе с ним.