– Обвиняемая, – прокурор упирается руками в бока, от чего пуговицы синего кителя трещат на животе, – вам уже исполнилось восемнадцать, когда вы решили убить отца?
– Мне было семнадцать…
Не успеваю договорить, как адвокат срывается с места:
– Ваша честь!
Испарина, проступившая на его лбу, видна даже со скамьи подсудимых. Почему он так сильно волнуется? Пока все идет нормально, но, если адвокат не возьмет себя в руки, обвинение обзаведется новыми несуществующими доказательствами.
– Поздно! – торжествует прокурор. – Она уже призналась.
– Защита, обвинение, – снимает очки и складывает дужки судья, – позвольте присяжным дослушать ответ.
Двенадцать голов поворачиваются в мою сторону. Пытаюсь сглотнуть, но в пересохшем горле начинает першить. Откашлявшись, проговариваю на одном дыхании, чтобы никто не успел перебить:
– Мне было семнадцать лет, когда папа умер.
Надо было пойти после школы домой и прямо рассказать обо всем папе. Я догадывалась, на него не подействуют манипуляции. Слишком хорошо он знал мои уловки. И все-таки решила попробовать задобрить его тортиком. Алкоголь справился бы с задачей лучше. Вот только побочные действия могли осложнить и без того непростой разговор. А может, нормально пройдет? Я же никого не убила, наоборот…
По дороге в кондитерскую я куталась в воротник дубленки и наслаждалась колким морозным воздухом. Начало марта, а снег по-зимнему скрипел под ногами. Неужели всего через три месяца я стану совершеннолетней? Казалось, лето уже никогда не наступит. Неважно. Зажатый в кулачке листок согревал лучше мартовского солнца и тем более искусственного меха. Сердце металось от тревоги к предвкушению.
Из остановки мне вслед долетело: «Все-таки наши девчонки самые красивые!» Вот это мы сейчас и проверим. Автобус постоит на конечной минут пять и, если не успею вовремя, вернется за мной через час. Раньше никого не интересовало, во сколько я прихожу домой, но с тех пор, как папа вышел на пенсию, меня проверяют по «Улицам разбитых фонарей» на НТВ. С пособия в двадцать окладов он купил новый телевизор и засел дома. Сегодня опаздывать нельзя – тянуть с разговором уже некуда.
У входа в кондитерскую морозный воздух обострил аромат ванили, но стоило открыть дверь, как в нос ударил запах псины. Возле порога, подергивая раздвоенным на кончике ухом, лежала тощая дворняга. Ряженая в черно-серые пуховики очередь тянулась до самого выхода. Чтобы протиснуться внутрь, мне пришлось прижаться спиной к дверному косяку. К белой дубленке припечаталась грязная полоса.