Зачин. О луне и розах
Мой душистый цветок, моя луна. Просыпаясь утром – я вспоминаю тебя. Днем мои мысли заняты тобой – а ночью я вижу тебя в волшебных снах. Твой ангельский образ – вытатуирован у меня на сердце.
Ты кажешься мне похожей на самую яркую розу из того букета, который я подарил тебе во вторую нашу встречу. Как разгоняющая тьму золотая луна, взошла ты на небо моей жизни…
Ты знаешь: лирика Навои и Саади заменяла мне хлеб и молоко. Будто пчела нектаром – питался я стихами персидских и тюркских классиков. Я и сам поэт. Так что позволь мне с долей витийства сказать: ты достойна без забот гулять по тенистому саду, срывая цветы и слушая трели пернатых; медленно потягивать сладкое багряное вино из хрустального кубка; полулежа на застеленном бухарским ковром инкрустированном самоцветами троне – принимать дары от бьющих поклоны воздыхателей.
К сожалению, на этом свете мало места для поэзии. Мир жесток – и люди тоже жестоки. Прямоходящими потомками обезьян движет жажда наживы и власти над ближним. Живя среди подобных «хомо сапиенсов» – невозможно не замараться. Я, пожалуй, атеист – и не верю в сказку о первородном грехе. Но не поспорить: каждый землянин старше четырнадцати лет – признается в этом или нет – верблюдом несет на себе груз своей вины.
Твои лепестки, о мой цветок, не могли не запачкаться пылью и грязью этого подлого мира. Но я каждый раз орошал тебя дождем своей любви – так что ты всегда была для меня чистой и свежей. Такими бывают весною на рассвете розы в цветниках твоей прекрасной родины – Восточного Туркестана.
Роза останется розой, даже если распустится на берегу зловонной – полной отходов – канавы. Тусклая луна, обложенная тучами – все равно луна.
Я это очень хорошо понимаю. И потому в моих глазах мы всегда были Фархадом и Ширин, Меджнуном и Лейли, Тахиром и Зухрой. Хотя я бросивший институт нервный юнец, убирающий туалет за кошками – а ты была проститутка и никогда по-настоящему не любила меня.
1.Неприкаянная душа
Мне только-только стукнуло девятнадцать лет. Возраст, в котором Чингисхан уже предводительствовал ватагой удалых багатуров. Но мне – как до неба – далеко было не то что до рыжебородого монгольского кагана, но и до любящего приложиться к бутылке сантехника дяди Васи. Потому что дядя Вася – в отличие от меня – обладал хотя бы толикой свободы.
