В конце февраля меня отправили в Петрозаводск в командировку. Отец в последнее время вроде бы приободрился, иногда даже насвистывал что-то на мажорный лад. Так что поехал я с лёгким сердцем и пробыл там пять дней. На обратной дороге смотрел в окно, зевал и мечтал о тушёных куриных пупках: больно уж хотелось разговеться после столовского варева.
Приехал. Открываю дверь ― навстречу мне бабушка, за ней тётя, ещё кто-то из родственников. Лица горестные. «Что?..» – спросил я. «Беда, Дима, – отец помер», – сказала бабушка. Я пошагал в кладовку, заперся, постоял немного, потом выдвинул ящик старинного комода, где отец хранил всякую всячину, и, когда учуял запах сырой резины, заплакал.
Отец всегда чинил обувь сам: нравилось ему это дело. Я в детстве любил наблюдать, как, смешно гримасничая от увлечённости и усердия, он возился с истоптанными башмаками. Растрёпанный, с зажатыми в губах гво́здиками отец казался мне доступнее, роднее, чем в те минуты, когда приходил с работы в галстуке, с усталым отстранённым лицом. Запах сырой резины напомнил мне о тех временах, о моём молодом воодушевлённом папе.
Я плакал, зажимая рот рукой, и вместо всхлипов выходило отрывистое рычание. Чтобы уж и его заглушить, я закрыл рот второй рукой. Звуки стали не слышны, зато сотрясало меня здорово: ходуном ходил над ящиком с сырой резиной.
Тело обнаружила бабушка, мать мамы. Она приехала накануне вечером, звонила в дверь, но никто не открывал, хотя окно в кухне светилось. Бабушка знала, где мы храним запасной ключ. Она зашла в квартиру и в одной из комнат нашла отца: он сидел на диване со свешенной на грудь головой, напротив него на журнальном столике стоял телевизор. «Ох, Андрюшка, Андрюшенька, – качала головой старушка, – телевизор-то перетащил, а до розетки с этого места не достать…» Она потом не раз эту историю пересказывала. Казалось, больше, чем внезапная смерть зятя, её поразил не на своём месте стоящий телевизор. Полагаю, она подозревала, что у отца помутился рассудок, и это не давало ей покоя: для неё зять – инженер и большой книгочей – всегда был, можно сказать, «светочем мысли». Наверное, она считала, что не по чину ей, колхознице, такое дерзкое мнение высказывать, вот и пересказывала историю: ждала, когда её догадку кто-нибудь подтвердит.
