Отцу и матери моим посвящаю.
Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все – суета и томление духа! Библия Екклесиаст 1:14
Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Екклесиаст 1:9
Лето в том году выдалось жарким. Солнце заглядывало в застекленный балкон и щекотало мне закрытые веки. Открыв глаза, я чему-то радовалась и, вскочив с железной кровати с блестящими шариками и кренделями, и накинув кое-как летнее платьице в горошек, сшитое матерью к пасхе, бежала во двор, где росли три тутовых дерева. Два дерева с черными и рябыми плодами были большие, выше нашей крыши и старые, а третий с белыми крупными и медово-сладкими плодами был поменьше и рос чуть сзади от двух других. Больше всего мне нравились черные ягоды, сладкие и с легкой кислинкой, но от них лицо, руки и губы становились черными, долго не отмывались, а если попадали на платье, то отстирать пятна было уже невозможно. За них я получала дома нагоняй. Потому я благоразумно лезла на дерево с рябыми плодами – они тоже были сладкими, но не такие, как белые. Взобравшись на тутовое дерево с восходом солнца, я почти до полудня проводила на нем, уничтожая созревшие плоды ветка за веткой. Добравшись до самой верхушки, моему взору представала наша маленькая деревушка в узкой лощине небольшой речушки – Цалы. На этой речке протекала моя жизнь с мая по сентябрь каждый год до того момента, пока мы не переехали жить в город. По обе стороны маленькой извилистой Цалы тянулись непритязательные одно- двух этажные дома, построенные из подручных средств – первый этаж из речного камня, а второй из деревянных бревен с непременным застекленным балконом. Перед каждым домом располагались, разумеется, хлев и загон для скота, а также огород. Скот пасли по очереди, так что в роли пастуха на выгоне за деревней и близлежащих холмах, поросших местами деревьями, местами кустарником, не раз успел побывать каждый житель нашей деревни.
Был конец августа. Тутовый сезон давно миновал, и о нем напоминали только темные пятна на жестяной крыше нашего торне, да на моем платье в горошек, благо горошек тоже был темно-красного цвета.
– Лала! Где ты опять пропадаешь с утра! Быстро иди домой, – раздался строгий мамин голос.
– Иду-у-у! – отозвалась я и, поднявшись с теплого камня за домом, вошла в дом.
