Джимми был пьян. Его группа только что вернулась из тяжелого двухлетнего тура, и ребята решили слегка отметить это дело. Ну, почти слегка. То есть, ого-го как. Он смутно помнил сверкающую стриптизершу и пару моментов, о которых не стал бы рассказывать жене. Когда такси подвезло его к дому, Джимми вывалился наружу, немного полежал на траве и пошел к двери. На четвереньках.
У самого порога он попытался принять вертикальное положение. После третьей неудачной попытки Джимми с тоской подумал о Лин и своей пятилетней дочери. Когда вечеринка началась, он, уже предчувствуя, что ничем хорошим это не закончится, позвонил жене и попросил его не ждать. Она, как умная женщина, воздержалась от комментариев. И теперь наверняка спала, как младенец. Меньше всего ему хотелось бы ее разбудить. Жаль, что Бобби еще не вернулся – ему уже двенадцать, и он, черт возьми, тоже мужчина.
Джимми вздохнул и попробовал еще раз. Теперь ему удалось продержаться ровно столько, чтобы открыть дверь и попасть внутрь. Он чуток посидел на полу. В его голове грохотала новая песня, и это было лучшее, что он когда-либо писал. Нужно было ухватить ее, пока она не исчезла.
Его домашняя студия была на втором этаже. Джимми собрал волю в кулак, встал и прошатался к лестнице. Лестница возвышалась.
Медленно, подтягиваясь за перила по обеим сторонам, Джимми поднялся наверх. На площадке перед дверью студии стояла его любимая гитара – Мейзи, по имени его первой любви. Он поднял ее, прижал к груди и пристроил пальцы на грифе. И качнулся назад. Ему удалось упасть с лестницы так, чтобы не повредить гитару. Правда, при этом он свернул себе шею. Когда из спальни на шум выскочила полураздетая Лин, Джимми был уже абсолютно мертв.
Думаете, на том дело и кончилось? Дудки, здесь все только начинается.
Дождь лил третьи сутки. Было десять вечера. Две длинноволосые фигуры стояли на лестнице под козырьком и курили. Козырек принадлежал репетиционной точке, находился в дорогущем районе и по сути представлял собой место скорби. Музыканты приходили сюда, когда дело не ладилось.
А дело ни черта не ладилось. Айзек Гриммерман, ударник, сплюнул под ноги и посмотрел на компаньона.
– Дохлый номер, – сказал он.
Фрэк Сандерс, басист, отправил окурок в урну и мрачно кивнул:
– Не Джимми.
