Я ехал в автобусе и среди одетых по-зимнему людей увидел девочку в зябкой жёлтой кофточке. Хвостик волос сзади, бледные очёчки, она с любопытством посматривала по сторонам. На тонкой шее для красоты чёрная узкая нейлоновая ленточка, аккуратно отделяющая верхнюю часть шеи с головой от жёлтой кофточки и голых по плечи рук, держащихся за поручень переднего сиденья.
– Дяденька, а где улица Штерн? —
– Ещё две остановки, а кто, девочка, там у тебя живёт?
– Я пирожки бабушке везу, видите, корзинка на коленях. Ещё тёплые, мама только что испекла.
– Я там выхожу, могу проводить. А в каком доме бабушка?
– Ой, спасибо! В тридцать девятом.
Мы спрыгиваем в потёки глины от раскопанной рядом траншеи. На автобусной остановке, одна из сторон которой сожжена, две бабки жмутся друг к дружке.
– Мой муж, – говорит одна, – лысый. И сын лысый. И другой сын лысый. И внук лысый.
– А у меня муж лысый, – говорит другая.
– Кто лысый? – Вдруг не понимает первая.
И обе озадачено смотрят друг на друга.
– Ну, пойдём? – Спрашиваю я.
Но девочка бросается к одной из старух:
– Бабушка, я тебе пирожки привезла!
Бабка недоумённо смотрит:
– Ты кто? Чья?
– Я пирожки от мамы привезла! – Кричит девочка. – Ты моя бабушка!
– Глупости, какие! – говорит бабка. – Иди отсюда. Какие пирожки?
Девочка ревёт во весь голос, и я увожу её в подъезд, где на стене низко и криво висит зеркало в коричневом пластиковом ободке.
– Я помогу тебе, – шепчу, – не расстраивайся, я сам съем твои пирожки и выведу тебя с улицы Штерн. Я даже могу быть твоей бабушкой, если хочешь, и за это мне ничего не надо: ни твоё детское дыхание, ни трогательное расположение к незнакомому человеку, ничего кроме. Ты просто снимешь и подаришь мне эту притягивающую внимание ленту и поклянёшься никогда больше не украшать себя чёрными полосками. Я же сделаю из ленты бант. Куплю венозные розы с длинными колючими стеблями, оберну их в шелестящий целлофан и прикреплю на него чёрный бант с твоей шеи. Я понесу цветы на кладбище в Гиват-Шауль, над которым в небе летает и каркает вороньё, на могилу одной девушки. Она писала странные стихи та девушка и кололась. Знаешь, девочка, я её не знал. Я с ней ни разу даже не разговаривал. От стихов и наркотиков она подурнела, груди её, заполненные той жидкостью, которую она закачивала себе в вены, обвисли, её, верно, трахала всякая блядь. А теперь, девочка, снимай ленту, не задерживайся, а пирожки можешь выкинуть в помойку, там им самое место.
